А что же отец Ивана Бобанова? Он долго колебался — идти ему в околийское управление с жалобой на сына или нет. Добром с ним, видно, не сладишь, надо с помощью властей заставить нового старосту изменить порядки в селе. Отец всем сердцем желал, чтобы сын взялся за ум, отказался от своих идей. Пусть уж детей учит. В школе Иван на своем месте, только бы бросил эти несбыточные мечтания.
Старик Бобанов так представлял себе «операцию» против сына. Он пойдет в околийское управление. Начальник знает его, у того тоже большой участок земли, и он знаком со всеми зажиточными людьми, на которых власть всегда может рассчитывать, — они его опора. Начальник встанет из-за стола и, как всегда, обрадуется встрече. Хоть и большой он человек, но в городе ходит в крестьянской меховой шапке. Поздоровается и предложит сесть. Потом начнется примерно такой разговор.
«С чем пожаловал? Что нового в Превале?»
«Потому и пришел, что нет больше терпения. Ладно, вы издали закон, отобрали кое у кого по куску земли и отдали неимущим. Пусть будет так! На здоровье! Земледельческое правительство не могло поступить иначе — надо же чем-то отличаться от буржуазных партий! Хорошо. Мы примирились. Но теперь, когда нас снова бьют по карману, я не посмотрю, что он мой сын, и ударю его по рукам».
«Что тебе сказать? Вы голосовали за него, сами теперь и расхлебывайте кашу. Мы вас предупреждали».
«Я не голосовал. И дело не в том, что он мой сын. Я знал, что нас ждет. Он же дома все время болтал об этом. Но кто же думал, что вы, власти, допустите беззаконие! Я думал, слова так и останутся словами, брошенными на ветер. Но слова оказались пулями. Они попали прямо в сердце. И не от чужой руки, а от руки собственного сына. Вот и пришел я к тебе, господин начальник, высказать свою боль. Больше мне поделиться не с кем. Начнешь говорить сыну, он повернется спиной и слушать не станет. Ничего, кроме своих идей, не признает. К чужим людям, беднякам, ушел, голодает с ними, а о доме забыл!»
«Но что мы можем сделать?»
«Все. Кнут ведь в ваших руках, усмирите бунтовщиков. Арестуйте их и не выпускайте, пока не одумаются».
«Да, но не придешь ли ты потом просить за своего сына?»
«Не приду. Не выпускайте его, пока не избавите нас от этих мук, пока не выйдут на волю наши стада, чтобы запертые в хлеву коровы не мычали. Долой коммуну, пусть вернется старое, а тогда можно будет и смутьянов освободить…»
Так думал ночами старик Бобанов, а когда рассветало, решимость идти в город оставляла его. Однажды вечером, когда он встретил сына — тот вел комиссию в их дом, в родной дом, — крикнул ему:
— Свернешь себе шею, так и знай!
Люди поняли угрозу, поняли, что отец готов предать сына.
Старик всю ночь ворочался, не мог уснуть. В нем зрела глухая ненависть к сыну. Ведь накануне комиссия описала все — свиней, овец, коров.
И едва рассвело, старик собрался в дорогу, решив пойти в околийское управление. Но лишь только он закинул за плечи сумку и вышел из дому, ему показалось, что вместе с сумкой закинул он и люльку, в которой когда-то качал сына. Старик свернул с дороги, перешел вброд реку и направился в поле. Но и там не нашел покоя. На его нивах и лугах распоряжались чужие люди, хозяйничали они и в его загонах. Уж сколько раз он зарекался, что пойдет к начальнику: пусть сына задержат и заставят отказаться от того, что он начал делать. Отец чувствовал себя прирезанным бараном, которого повесили на крюке посреди села, а люди проходят мимо и смеются. И зарезал не кто иной, как родной сын. «Раз так, и я прирежу его…»
Но вдруг неизвестно откуда налетевший порыв ветра словно унес эти мысли. Если он предаст сына, пощады тому не будет. Одно дело он, отец, другое — там, в полиции. Отец может и пожалеть, полицейские же своего противника не погладят по головке. В ход пойдут плетка, хлыст, дубинка, пока не хлынет кровь, а потом — на тебе труп твоего сына. Бери его… Приходи за ним… Сыноубийца! Нет, никогда! Но почему же сын стал отцеубийцей? Кто из них двоих имеет право убить другого — тот, кто дал жизнь, или тот, кто получил ее? Кому легче?
Нет, не может отец предать сына. И старик вернулся домой. Еще день назад он ходил в город на базар — кое-что надо было продать, кое-что купить. Околийское управление притягивало его. Хотелось войти просто так, поздороваться. Но отец знал, что произойдет потом, и не решился войти. Просто-напросто убежал, испугался самого себя. Другие сельские богачи заходили в управление чуть не каждый день. Те, что готовы были сжечь старосту живым, если он попадет к ним в руки, разорвать на куски. Каждый день заглядывал в управление, словно в корчму, и Пешо-дьявол: он доносил начальнику обо всем, что происходило в селе. Занимались этим и другие. И отец решил не вмешиваться, а, вернувшись домой, предупредить сына, что ему готовят, напугать его, глядишь — и откажется от своей коммуны.