Кое-где в домах горят лампы. Их молочно-белый свет виден и здесь. "Керосина у людей хватает,— думает Бондаренко, вспоминая, как сам делил запасы эмтээсовского и промкомбинатского горючего.— Правильно поступил, что роздал. Своим ведь, не немцам. Сидели бы теперь впотьмах".
Светятся и окна промкомбинатовского дома, правда, кое-как замаскированные.
Бондаренко идет прямо к крыльцу и только теперь начинает думать — к кому все же зайти? Все были хороши, все гостеприимно принимали, угощали вином. Так и не решив, входит в подъезд. Где-то справа за стеной слышны голоса. Кто же здесь жил? Ага, Шаирка!.. Бондарь, колесник, плотник, столяр...
Нащупав в темноте засов, Бондаренко открыл дверь и на миг зажмурился от света. Два мальчика, держа в грязных руках деревянные ложки, хлебали из миски молоко с накрошенным в него хлебом.
— Отец дома?
— В калты лежется,— ответил младший.
— Кто там, проходи сюда,— послышался знакомый голос Шаирки.
Бондаренко переступил низенький порог. За столом сидели пятеро: четверо его, промкомбинатовские, пятый — местечковый тракторист. В руках карты. Шаирка сдавал, его рука замерла, доставая из-под низа карту.
— Доброго здоровья! — поздоровался Бондаренко, словно только вчера с ними расстался.
— Федорович! Едрит твою три, вот, брат, легок на помине. Мы только тебя вспоминали. Жена сон видела. Бьется, говорит, голубка белая в окно. Пошла открыть, а ты, значит, стоишь на горе в ельнике и платком машешь. Ну, скажи на милость, в руку сон.
— Только не голубка, а старый ворон прибился.— Бондаренко сел к столу.— В карты режетесь?
— А что делать? Да ты откуда?
— И не спрашивай, с того света можно сказать. Из-под самого Ярцева иду. В плен было попал, но немцы отпустили: "Иди, говорят, старик, все равно никакого вреда ты нам не сделаешь". Ну, я и пошел. Куда пойдешь? Вот и притопал домой,— врал Бондаренко.— Семью разыскиваю. Случайно сюда не заявлялась?
— Ходили слухи, что твоя жена под Велешковичами осталась,— подал голос Крушина.— А тут не было.
— Ну что вы... продолжайте игру,— веселей сказал Бондаренко, словно обрадовался вести. Вчера он был дома и о своей семье знал лучше Крушины.— Может, и мне подбросите карту? Денег немного есть, правда, советских. На немецкие еще не разжился.
— А у нас у всех советские,— ответил Кастусь Яльцев.
Шаирка, положив перед Бондаренкой замусоленную карту, сказал:
— Тебе, как начальнику, туза.
— А что, можно и туза,— ответил Бондаренко, переворачивая карту вверх.
Действительно, это был туз.
Все удивились.
— Везет.
— Ого, он такой, обчистит.
— Надо же, чтобы когда-нибудь повезло.
Разговор оборвался. Только слышались громкие выкрики:
— Еще подкинь одну. Перебор.
— Давай мне на половину. Тихонько положи. Теперь себе.
Выиграл Андрей Ставлага и сразу же начал сдавать карты.
— Евреев постреляли. Слышал? — приглушенным шепотом спросил Шаирка.
— Что ты? И Нохона?
— И Нохона. Всех, за один раз. Страху было, когда их вели!
— Золотые были руки у Нохона...
— Почти неграмотный, а машину знал. Техник!
— Нет, ты скажи, Федорович, что дальше будет? Зачем они евреев постреляли?
— Сначала евреев, потом цыган, а там и за нас возьмутся,—— Бондаренко протянул руку за картой.
Ставлага медлил.
— Как это ва нас? А кто здесь останется?
— Немцами заселят. У них, видишь ли, рескрипт такой есть,— ввернул Бондаренко для пущей важности непонятное слово.— Указ такой, если по-нашему сказать: славян перестрелять, а всю нашу Беларусь заселить немцами. Ну, может, кого-нибудь и оставят — работать на них, как в крепостное время было.
— Дудки! Наш брат услышит о таком — в лес побежит. Не пойдет, как баран, под расстрел.
— Пока убежит, поздно будет. Если убегать, то только теперь,— словно походя сказал Бондаренко и добавил: — Ну, давай карту. Перед смертью хоть в очко сыграем.
Игра шла вяло. Бондаренко чувствовал, что своими словами взбудоражил людей, но не хотел торопиться. Спешка никогда не помогает, особенно теперь.
Пришла жена Шаирки Катя, боевая, подвижная молодая женщина. Удивлялась, что Бондаренко как с неба свалился. Но вовремя. Хоть, может быть, как, бывало, постыдит мужчин: самогонку пьют да в карты дуются. Ну, просто свет вверх ногами перевернулся — хозяина нет.
— Так и живем, а что делать будешь,— оправдывался Шаирка.— Не живем, а небо коптим.
— Свои же еще сволочи появились. Полицаи. Выслуживаются. Акулинин сынок полицай. В прежние времена дал бы ему в рыло, а теперь молчи — начальник!..