— Толя Акулинин — полицейский? — удивился Бондаренко.
— Ого, Толя! Евреев под конвоем водил.
— Помолчали б вы...
— Молчи не молчи, один черт.
— Наш брат молчит-молчит, а уж когда терпение лопнет, никакая сила его не удержит.
— Это правда.
Речь вели только об оккупации. Все говорили горячо, взволнованно, то, о чем думали. Бондаренко больше молчал. Пускай люди выскажутся. Он еще успеет, у него много времени. Изредка бросал реплику, как подбрасывают в костер сухое полено. Тогда разговор вспыхивал с новой силой.
Засиделись. Дети легли спать. Мужчины неохотно собрались уходить. Костя Яльцев, надевая засаленную кожанку, посоветовал:
— Вы того, о Федоровиче не болтайте лишнего. Ну, пришел человек и уйдет. А трепаться не следует.
Костя задержался в комнате. Когда все ушли, он сказал Шаирке:
— Я думаю, Харитон Семенович, что Федорович у меня переночует. У тебя тесновато, да и дети...
— Как хочет. Можно и у меня,— ответил Шаирка.
Бондаренко с Костей отправились на окраину деревни.
В темноте Бондаренко едва различал черный Костин силуэт.
Аленка, жена Кости, увидев Бондаренко, засыпала его вопросами. Но Костя остановил ее:
— Может, дашь человеку поесть чего-нибудь горячего? А может, и по чарке найдешь?
Она вышла. Костя вертел цигарку, щурил хитроватые глаза.
— А ты ведь, Федорович, брехал,— неожиданно для Бондаренки сказал он.— И про плен, и про армию. Ведь сапоги на тебе новые. А плащ твой старый...
— Наблюдательности тебе не занимать,— спокойно ответил Бондаренко.
— Сначала ты и меня сбил с толку. Потом понаблюдал я за тобой и вижу, ловко брешешь.
— И до чего же ты додумался?
— Думаю, что за будь здоров ты не стал бы рисковать. А?
— Тоже правда. За будь здоров не стал бы...
— Вот и я так думаю... Мы тут промеж собой говорили. Не может быть, чтобы кого-нибудь из партийных тут не оставили...
— Определенно...
Костя, наклонившись через стол и разгоняя широкой ладонью дым, зашептал:
— Наши за рекой были, возили ложки продавать, и там слышали — партизаны появились. Не слыхал о них?
— Приходилось...
— Может, ты от них?
— А что, пойти хочешь?
Костя задумался. Дососав до самых пальцев самокрутку, положил окурок в жестянку из-под конфет — десять таких бычков и самокрутка.
— Пойти легко. А вот куда она денется?
— Ты прав,— согласился Бондаренко.— С семьей дело табак.
Аленка принесла бутылку самогона, закуску. Проворно расставила на столе. Бондаренко помнил ее девушкой. Толстенькая такая и всегда басни читала со сцены. "Ах, Аленка, Аленка, не вовремя ты замуж вышла. Связала Косте руки. Не будь тебя, пошел бы он со мной в лес бить немцев! А теперь как его от тебя оторвать? И тебя и его жалко. Тебя, Аленка, больше, чем его. Мужчина по закону воевать должен, будь он хоть женат, хоть холост. Но тут война особенная. Может случиться так, что он жив останется, а ты погибнешь, потому что тебя немцы возьмут. Вот тут и посоветуй человеку".
Выпили по чарке. Самогонка смердела так, что хоть нос затыкай, прежде чем ко рту поднести. Бондаренко отодвинул бутылку. Костя, вероятно, понял это по-своему.
— Побудь, Аленка, на кухне: нам здесь посекретничать надо.
Аленка шмыгнула за дверь, плотно прикрыв ее за собой. Бондаренко удивился такой почти воинской дисциплине.
— Зачем ты ее выпроводил?
Яльцев не ответил. Он прикрутил фитиль в лампе, и комната сразу показалась меньше. Яльцев сел верхом на скамью, лицом к Бондаренке.
— Расскажи мне, Платон Федорович, без утайки всю нашу политику. Душа горит. Бывало, без газеты, без последних известий спать не ляжешь, а теперь вот висит тарелка на стене, и ни звука. Как в болоте на краю света живем.
— Чудак ты,— усмехнулся Бондаренко,— я и сам мало знаю.
— Зачем же ты пришел? Темнишь, Федорович?
— Не темню, Костя. Откуда я пришел, не спрашивай, не положено знать...
— Теперь вижу, не темнишь,— обрадовался Костя.
— А зачем пришел, скажу. Народ на борьбу с немцами поднимать. Просто, ясно и, как видишь, сложно. Бывало, надо нам план выжать, созовем собрание, поговорим, поднажмем, и план готов. Нынче не то. Говори да оглядывайся. А самое главное — как тебе скажешь: "борись с немцами", если у тебя жена, а вскоре, вижу, и ребенок будет.
— Ты меня, Платон Федорович, знаешь. Скажи, подводил ли я тебя когда-нибудь? Нет, ты скажи? — добивался Яльцев.
— Сдается, никогда.
— И теперь не подведу. Я с тобою куда хочешь пошел бы, но сам видишь...
— То-то же...
— А я тут не пригожусь? Помогать я всегда готов, будь спок — Яльцев не подведет. Только скажи — по одному в озере бобиков потопим.