Бондаренко обнял Костю за плечи, прижал к себе с отцовской нежностью. Тому это не понравилось: набычил голову.
— Эх, Костя, Костя, хороший ты хлопец, а рассуждаешь, как ребенок. Дознаются немцы, что ты нам помогаешь, и тебе, и Аленке твоей — одна дорога.
— Пусть еще дознаются. Думаешь, я лопоухий? Я кого хочешь вокруг пальца обведу. Притворюсь добреньким, а сам буду немцам харакири делать.
Бондаренко хохотал, запрокинув голову. В комнату, очевидно не веря, что мужчины ведут серьезный разговор, заглянула Аленка. Костя замахал на нее руками — рано.
— Не думал я, что ты на конспирацию способен.
— Да и ты на подпольщика не похож, больно уж грузный,— поддел Бондаренку Костя.
— Зато никто не догадается, какая у меня крамола спрятана.— И уже серьезно сказал: — Вот что, Костя, война — не забава. Ты свои пионерские штучки брось. Помню, как ты шпионов ловил. Дядька в кустах присел, а вы его за штаны и в сельсовет — шпиона поймали. В нашей работе так: раз ошибешься — сам погибнешь и еще многих людей погубишь. Партия такое не одобрит. Твоя жизнь принадлежит не тебе, а партии. Погибнуть просто. А какая от этого польза? Ровным счетом — никакой!.. Так что надо ухо востро держать и на авантюры не бросаться. Дошло?
— До самого сердца.
— Прежде всего подбери таких хлопцев, из которых можно создать организацию. Найдешь таких, по одному ко мне приводи. Трое будут тебя знать. И только трое, потому ищи самых проверенных, сильных, крепких духом. Каждый из троих подберет еще по трое. Сколько будет?
— Девять,— не задумываясь, ответил Костя.
— Вот видишь,— думать надо. Двенадцать, а ты тринадцатый. Боевое отделение. А что дальше делать, скажу потом.
В лампе шипел, потрескивал фитиль, слабенький огонек не мог разогнать сумрака.
Оба молчали. Все выглядело бы по-будничному просто, если бы за всей этой внешней простотой не стояла суровая правда тех дней. За черным занавешенным окном где-то на площади мок под дождем немецкий часовой, и догадайся он, о чем здесь разговаривали, ни этот дом, ни люди не спаслись бы от огня и лютой гибели.
— Федорович, вот что я думаю. Переночуй у меня. А завтра я тебя к теще на хутор отведу. Там спокойнее. Человек ты партийный, и не следует вот так гарцевать по-казачьи перед немцами.
— Дельное замечание,— согласился Бондаренко.
15
— Вы, Сухаревский, осел... Партийный билет вы должны были сдать нам.
— Тогда я не думал, что он понадобится.
— Вы о многом не думали. Теперь вам понятно, я надеюсь?..
— Назад пути нет, господин гауптштурмфюрер.
— В таком случае вы ничего не поняли.
Сухаревский удивленно взглянул на офицера-гестаповца.
Он и в самом деле ничего не понял. С того времени, как он попал сюда, привычные представления не имели никакого смысла. Все тут казалось тайной, которую не мог раскрыть никто, кроме этого офицера. На каждом шагу можно было ожидать ловушек, которые расставлял ему гауптштурмфюрер.
Это недоверие оскорбляло Сухаревского. Какого черта они так долго его проверяют? Разве он не сам пришел к коменданту? Разве он отказывается пойти на работу? В управу, на крайний случай в полицию. Отчего же ему не предлагают никакой должности?
Он страдал от этой таинственности и с нетерпением ожидал, когда же наконец с ним начнут говорить прямо. За этой странной канителью, чувствовалось, стоит что-то опасное и страшное.
Это его нервировало и пугало.
Гауптштурмфюрер смотрел на Сухаревского насмешливо, выдерживал паузу.
— Мы имеем основание доверять вам,— наконец проговорил он, и Сухаревский, не выдержав, облегченно вздохнул.— Вы хорошо сдали первый экзамен. Ведь Коршуков ваш старый и сердечный друг? Не так ли? Я искренне признаюсь вам, Сухаревский, что Коршуков основательно проверил вас. И вы на него, я надеюсь, не будете жаловаться. Он выполняет одно наше задание. Теперь ваша очередь, Сухаревский. Кстати, чтоб вы не очень сомневались, я покажу вам один документ.
Офицер неторопливо достал из ящика письменного стола бумагу, долго рассматривал ее.
— Узнаете, Сухаревский?
— Да, писал Коршуков. Да он мне и сам признался в этом. Я уже докладывал.
— С вас мы подписки брать не будем. Я думаю, вы оцените это?
— Благодарю за доверие.
Гауптштурмфюрер снова выдержал паузу. Сухаревский в эту минуту думал над тем, что тогда произошло. Он разговаривал с Коршуковым так, как его учил старый, уже седой обер-лейтенант. Ему было приказано выведать у Коршукова, имеет ли он отношение к подполью. И он выполнил это задание. А теперь получается, что не он, а его проверяли. "Так вот почему тогда Коршуков заговорил о побеге. Ах, сволочь, шляхтич проклятый! — Сухаревский был страшно зол на Коршукова.— Меня хотел утопить. Да не вышло. Меня не так-то легко обмануть. Я сам кого хочешь обману..."