Тот был мертв.
Игнату показалось, что и Жариков покойник. И ему стало страшно. Лучше бы не встречал такого...
На вторые сутки под вечер их задержал партизанский дозор. Обрадовавшись, что наконец кончилось его скитание по лесу, Чаротный попросил: "Скорей ведите к командиру". Вероятно, старший дозора, высокий в черном бушлате партизан, усмехнувшись, процедил сквозь зубы:
— А к самому господу богу хочешь? — и ткнул в грудь стволом автомата.
— Ты вот что, не толкайся,— разозлился Игнат.— Я и сам умею. Ясно тебе?
Партизан многозначительно свистнул.
— Ну-ну, умеешь... Посмотрим, как ты умеешь...— И скомандовал, не скрывая злости: — Шагом марш вперед! Руки за спину! Шаг влево, шаг вправо — стреляю без предупреждения.
Их повели по узкой просеке. Под ногами шелестел сухой, бурый черничник. Часто приходилось нагибаться, но все же ветки больно ударяли по лицу. Партизан, идущий впереди, нарочно придерживал рукой ветки и отпускал их.
Чаротный, бросив взгляд на Жарикова, уловил в его глазах невыразимую усталость и попытался подбодрить:
— Ну что ты, Василий Филиппович, затужил?..
— Молчать! — приказали ему, и ктото больно ударил между лопаток.
Чаротный споткнулся, упал лицом на сухую кочку. В груди накипала злость. "Что они, паразиты, делают? Дай бог мне только до Шамшуры добраться... Я ему расскажу..."
— Нельзя ли повежливее? — проговорил он, поднимаясь.
— Можно,— ответил широкоплечий детина и опять ткнул его в спину автоматом.
По едва заметному следу, который то терялся в полях, то снова появлялся на мокрых трясинных прогалинах, их привели на остров, заросший густым ельником. Тут их остановил часовой.
— Старшой у себя? — спросил высокий.
— У себя... Где вы их поймали?
— На Еловой гряде.
— Давай веди и скажи там, чтоб меня сменили.
В глубокой землянке, под густым ельником, при скупом свете маленькой шестилинейной лампы склонились над столом три головы. Через плечо низкорослого человека Чаротный увидел немецкую карту и два толстых карандаша.
Люди, как по команде, оторвались от карты и взглянули на пришедших с нескрываемым любопытством. Чаротный, быстро окинув взглядом всех троих, подумал: командир тот, лысый.
— Товарищ командир,— Чаротный козырнул,— разрешите доложить: младший лейтенант Чаротный, связной отряда Тышкевича, прибыл для связи.
Маленькие глаза лысого хитро прищурились. Из-под век два холодных лучика ощупывали задержанных.
— Тышкевича?.. Ну, как он там, держится? А это кто? Тоже связной?
— Нет, товарищ командир. Мы с ним в дороге встретились. Он из-под расстрела убежал.
— Ага, убежал? Правильно, что убежал.
Чаротный думал, что теперь, когда все формальности закончены, их пригласят сесть, начнут расспрашивать о том, как шли, как нашли, Тогда он и пожалуется на тех, которые задержали.
— С кем вы шли на связь? — спросил лысоватый.
— С вами, товарищ командир.
— С нами? Откуда вы знали, что мы здесь? — Трое переглянулись.
— Случайно наткнулись в лесу на ваш дозор. Тышкевич определенно не знал, где вы находитесь,
— Коршуков тоже в вашем отряде?
— Нет, товарищ командир. Коршуков предал, немцам продался.
— Откуда же Тышкевич знал, что мы в лесу?
— Руководитель группы Галай знал. Когда он погиб, а у нас заварилась каша после засады на гравийке, Тышкевич решил послать меня к Шамшуре.
— Значит, ты к нему шел?
Чаротный удивился. Значит, это не отряд Шамшуры. Кто же они, эти партизаны?
— Где Шамшура, к которому ты шел? — вдруг спросил лысый.
— Я думал, это вы...
— А Тышкевич где?
Чаротный рассказал, как они ходили по шоссе, как пропал Слюда, а потом ушли из лагеря велешковцы и все разошлись.
— Врешь! — прервал его лысый.— Сейчас же вернешься назад с нашими людьми.
— Назад я не вернусь, пошел ты... Нашелся указчик...
— Отведите его, пускай подумает лучше... Мы проверим, правду ли ты сказал.
Чаротный уловил иронию в словах командира.
— Твварищ командир, у меня нет времени.
— И у нас нет времени с тобой разговаривать.
Теперь растерялся Чаротный. Черт знает, куда их привели и кто эти люди.
Их вывели. Чаротный оглянулся, стараясь понять, куда он попал. Нигде никаких следов партизанского лагеря. Вокруг простирался молодой ельник, а среди него, словно свечи, поднимались высокие, тонкие ели.