Поместили их в сырую темную землянку. Ни нар, ни даже подстилки. Под ногами — песок. Жариков, как только сел, начал всхлипывать.
— Перестань же ты! — цыкнул Чаротный.— Чего сырость разводишь? Думал, так тебя сразу и примут с распростертыми руками?
Он успокаивал Жарикова, слышал, как тот приходит в себя, но у самого на душе кошки скребли. "Ну, понятно, проверять надо,— думал он,— но разве так? Свои же. Расспросили бы, кто, почему, как? А они в яму..."
Жариков, тронув его за плечо, прошептал:
— Может, они не партизаны...
— А кто же? В лесу ведь... Забрались сюда на остров и тени своей боятся.
— Застрелят они нас...— печально начал Жариков.
— А ты без паники.
Они помолчали, Чаротный, опершись о стену, вспоминал Дусю. "Чудак. Спал бы теперь с бабой. Так нет же, поперся. Только дураки так ходят. Чем ты подтвердишь, что ты партизан? И Тышкевич тоже чудак. Посылает, а сам не знает куда. Расстреляют, вот и вся связь..."
Ему очень захотелось жить. Именно теперь. Раньше не так хотелось. Просто никогда об этом не думал.
— Послушай, Василий Филиппович,— Чаротный подвинулся ближе к Жарикову.— Земля здесь песчаная. Может, попробуем, а?
Жариков не ответил. Он почему-то отодвинулся от Чаротного и уже издалека сказал:
— Нет, нет, боюсь. Попытаемся убежать — застрелят.
— Эх, ты! Может, ушли бы...
— Мне уже все равно.— Жариков помолчал, потом его голос послышался ближе: — Мне всегда не везло. Несчастный я человек, Игнат Павлович. Всю жизнь страдаю из-за этого. А счастье, оно, брат, есть. Без него не проживешь...
Чаротный не хотел слушать о счастье. Болтает что-то человек, а зачем? Он в свое счастье верил. Голос Жарикова казался гадким. Скорчившись, Чаротный решил уснуть. Кажется, даже задремал, когда его позвали на допрос.
Стояла уже ночь. Яркие звезды, как и двое суток назад, мелькали в небе, но после сырой землянки тут, в лесу, было тепло и хорошо.
Его привели в землянку. Худощавый, со светлыми редковатыми усами человек приказал сесть.
— Где Тышкевич? — спросил он.— Хитрить не вздумай. Мы все знаем.
"Ни хрена вы не анаете,— подумал Чаротный.— Знали бы не допрашивали". Рассказывал он все сначала медленно и спокойно, чтоб чувствовалось больше правды. Но вскоре заметил, что худощавый ему не верит. Это оскорбляло и смущало. Он стал горячиться и путаться. Потом не выдержал, сбитый с толку надоедливыми, нудными вопросами.
— Что вы из меня душу тянете? Говорю вам, что из отряда Тышкевича. А где отряд сейчас, не знаю. Я уже говорил, что произошло.
— Ну, вот что, хватит.— Худощавый поднялся, крепко опершись руками на стол, он смотрел Чаротному в глаза.— Говори, где Тышкевич и вся его. банда? Все выкладывай, пока душу из тебя не вытрясли.
— Кто вы? — скрывая страх, спросил Чаротный.— Да вы кто? Полицаи?
— Выведите его,— приказал худощавый.
Чаротного снова посадили в яму. Он окликнул Жарикова. Тот не отвечал. Пошарил руками в темноте — нет. Сел, ожидая Жарикова с допроса.
Время тянулось долго. Наконец его опять повели. Уже занимался рассвет. Над лесом разгоралась ярко-розовая лента зари. Гасли звезды, и только ковш Большой Медведицы был хорошо виден.
— Будешь признаваться, гад? — встретил его худощавый.— Бежать хотел? Почему не попытался?
"Неужели Жариков сболтнул про побег? Он... Кто же может еще?.."
— Послушай.— Чаротный был удивительно спокоен.— Еще раз тебе говорю, что я из отряда Тышкевича. Меня послали на связь с Шамшурой, а где Шамшура, тоже не знаю, а если бы знал, все равно бы не сказал...
— Ну что ты с ним диспуты разводишь,— послышался голос человека, стоящего у двери.— С него уж ни черта не возьмешь.
В землянку вошел лысый. Сел на скамью.
— Подпиши вот это,— худощавый подвинул лист бумаги.
Чаротный успел прочитать: "С целью выдать отряд немцам..." Сказал:
— А без этого будто не расстреляете? Эх вы, людишки...
Чаротного вывели. Сухаревский прошелся по землянке.
Круто повернувшись, он остановился перед худощавым:
— Мне кажется, сейчас бы я весь свет перестрелял. Ну, чего они хотят, эти, что по лесу шляются? Чего? Люди ведь хотят спокойно пожить.
— Этот Чаротный и получит из твоих рук вечный покой,— захохотал худощавый и похлопал Сухаревского по плечу.— Прикажи в деревню, сходить. Пускай самогонки принесут.
17
Семь лесных деревушек, на подступах к которым царило бездорожье, стали приютом баталовцев.
Сначала тянуло в лес, чтобы на день спрятаться где-нибудь в непролазной чаще. Потом привыкли к хатам, к жарко натопленным печам. Немцы не тревожили, полицаи тоже. Да и сами баталовцы на рожон не лезли. Жили в своей "республике", как у бога за пазухой.