— Давай понесем... Только одежду надо на улице сбросить. В ней кишмя кишит.
Чабановский разрешил снять с себя шинель, гимнастерку, а потом уж запротестовал:
— Разрешите, я сам. Знаете, как-то неловко вас беспокоить.
Ядвися выпрямилась, скрестила на тугой груди сильные руки.
— Как же, милый человек, вы сами будете мыться, ежели сидеть не можете? — И, почувствовав, что Настя толкает ее под бок — пусть, мол, сам бы управился,— разразилась: — А ты, Настя, топай побыстрей отсюда, если твои глаза так уж застенчивы. Не видишь, сколько на нем ран тряпками перевязано? Тут доктору на два часа работы хватит, а не то что нам с тобой.
Она охватила Чабановского на руки, понесла в баню. Положив на пол, стянула с него остатки сопревшего белья. Потом сняла с себя платье.
— А ты уего стоишь? — набросилась она на смущенную Настю.— Снимай платье и воду носи.
Часа через три, вымытый и перевязанный, Чабановский лежал уже на кровати. Ядвися и Настя сидели за столом и шепотом разговаривали. Желтоватое пламя коптилки изредка колыхалось, и тогда по стене, и потолку шевелились неуклюжие тени.
После бани и малинового чая с медом у Чабановского наступило то кроткое чувство забытья, когда спишь и не спишь, а все на светел кажется бесконечно дорогим и родным. Он спал, изредка спохватываясь от непривычной тишины и уюта, открывал тяжелые от усталости веки и каждый раз видел перед собой желтое пламя коптилки и две женские фигуры.
Проснулся поздно. Ядвися уже почти вытопила печь. Ее ловкие движения и сама она, раскрасневшаяся, такая статная, с рыжеватой косой, собранной на затылке в тугой жгут, вызывала в Чабановском столько чувства, что он, как очарованный, долго смотрел на нее из-под прищуренных век, боясь шевельнуться, испугать чудо. Она казалась моложе, чем вчера, когда он впервые увидел ее,
Вчера он не мог как следует ее рассмотреть, потому что все произошло неожиданно, невероятно быстро. Но даже если бы она оказалась старой, беззубой, горбатой и кривой, он — это подсказывало сердце — все равно считал бы ее чудом, которое является только самым счастливым людям на свете.
Его переполняло чувство вечной благодарности и что-то еще более значительное, чем это обычное человеческое чувство.
Ядвися стояла, скрестив руки на груди.
— Что мне делать с вами — сама не знаю,— сказала она, увидев, что он проснулся.— Голова кругом идет. Всю ночь думала. Будь лето, в сене бы где-нибудь переждали, пока поправитесь.
— Простите, что столько доставил вам хлопот...
— Хлопоты не беда. Боюсь, как бы вас не нашли, Попадете в лагерь — погибнете.
Ядвися стала собирать на стол.
— Может, встанете?
— Да, да, конечно. Я теперь совсем здоров...
Он торопясь надевал непривычную, с чужого плеча, штатскую одежду.
За столом, как на поминках, больше молчали. Чабановский, изголодавшись в лагере, много ел, чувствовал это и не мог себя сдержать, Ядвися почему-то хмурила брови.
— У меня муж больной,— начала она, и Чабановский заставил себя положить ложку,— за ним надо ухаживать. А тут — вы...
— Я не знал о муже. Я бы никогда...
Разговор угасал, как костер, когда в него набросаешь сырых дров. Они уже позавтракали, но все еще сидели за столом.
— Скажите,— нарушила молчание Ядвися,— можно ли убежать из лагеря? Из тюрем и то убегали...
Ему показалось, что женщина упрекает его и всех тех, кто остался за проволокой. "Неужели она не понимает, что таким, как я, уже не до побегов?" — подумал он.
— Там все раненые...— сказал он.
Они снова помолчали. Ядвися что-то обдумывала.
— Нам здоровые нужны... Такие, чтоб воевать могли...
"О чем она говорит?" — удивился Чабановский.
— По моему бабьему разумению, лучше уж от пули умереть, чем вот так страдать...
— Это правда. Только я не совсем вас понимаю. Без оружия какие мы вояки?..
Она горько улыбнулась.
— Порастеряли свое оружие. Я вот в лесу новенькие винтовки нашла.
Чабановский хотел возразить, но понял, что не следует: разве объяснишь, как все произошло.
— Муж просил,— помолчав, начала Ядвися,— чтоб я помогла ему найти товарищей, да таких, что на все готовы: и на борьбу, и на смерть, чтоб, как и он, немцев ненавидели...
Чабановский молча слушал ее и удивлялся: какая женщина встретилась ему в жизни!
— Ядвига Казимировна,— расчувствовался он,— скажите своему мужу, я сделаю все, что он прикажет...
Вечером того же дня Ядвися отвезла Чабановского к своей тетке. Два человека, которым уготована была суровая судьба, встретились на глухих нехоженых тропках войны, чтобы уж больше никогда не разлучаться до самой смерти.