25
Леонид Петрович Кацура, который привел к себе Тышкевича от Никольской, тоже был учителем. Тышкевич, однако, его не помнил. Вероятно, Кацура никогда не надоедал своими просьбами, как другие, что старались попасть на глаза начальству, драли на трибунах глотки и вечно что-то просили или на кого-то жаловались.
Болезнь удивительно быстро отступала — железный организм, порошки, пилюли, которые кто-то раздобывал у немцев, поставили Тышкевича на ноги.
Однажды, когда Тышкевич сидел на скамеечке, глядя на яркое пламя, игравшее в печи, кто-то вошел в сени. Тышкевич услышал тяжелые шаги и низкий басовитый голос:
— Добрый вечер. На дворе стужа, а тут у вас, как у бога за пазухой.
Кацура ввел человека в хату. Тышкевич удивленно смотрел на дородного богатыря, который, казалось, заполнил собою всю комнату. Леонид Петрович рядом с ним казался слабым подростком.
— Разрешите представиться, — загудел человек, по-военному плотно прижав ладони к бедрам. — Старшина сверхсрочной службы Малаховский.
Он попробовал руками, крепок ли стул, и сел. Стул под ним только поскрипывал.
Разговор не клеился. Сидели вокруг стола, изучая друг друга. Лампу не зажигали.
Вскоре появился еще один человек, худощавый, тонконогий. Он поздоровался, стоя у порога, подбежал к печке, шмыгая носом, стал отогревать окоченевшие и прозрачные от худобы руки.
— Крови не больше стакана осталось, потому и мерзну, — проговорил он.
Тышкевич удивился. Что все это значит? Зачем Кацура пригласил людей?
— Это наш Толя Блажевич, — поспешил представить Кацура.
Иван Анисимович присмотрелся к нему. Пламя освещало худое, бледное, с тонкими чертами лицо, большие глаза с длинными, как у девушки, ресницами. Профессиональным чутьем Тышкевич догадался, что этот парень очень нравился учительницам за свой покладистый, незлобивый характер. Подумалось: "А этот зачем пришел? Возможно, ученик Кацуры, а вернее — жены его Валентины Сергеевны".
Тышкевич снова пересел на скамеечку к печке, подбрасывал в огонь короткие поленья, наблюдал, как проворно охватывает их пламя.
Кацура тихо разговаривал с Малаховским о том, что было понятно только им. Валентина Сергеевна закрыла ставни. В комнате совсем стемнело, Зажгли лампу. В сенях снова послышались голоса.
Вскоре явились сразу двое. Волжский говорок перебивался напевной украинской речью.
Они вошли и остановились возле двери, удивленно поглядывая на Тышкевича. Тот тоже присматривался к ним. Кацура предложил им сесть, но почему-то фамилий не назвал.
Последним пришел Аркадий Дайка, насмешливый и хитроватый парень.
Людй сели вокруг стола, только Тышкевич остался у печи. Он понимал, что это сборище не случайное, и потому раздумывал, как ему держаться.
— Мы часто собираемся, — начал Кацура, и Тышкевич понял, что говорится это ради него. Он повернулся спиной к печи, внимательно слушая. — Вечера теперь долгие. Соберемся, побеседуем, в картишки, в шашки сыграем — все быстрее время проходит. Пока вы, Иван Анисимович, хворали, не хотели вас беспокоить, а теперь опять будем собираться, если не возражаете.
— Я тут гость, — ответил Тышкевич.
Шесть пар глаз внимательно следили за ним и, видимо, одобрили такой ответ.
— Говорим мы много, а от наших разговоров только языку польза, — подал голос Дайка.
— Потому твой никогда и не молчал, — сказал Блажевич, и все заулыбались.
— Поговорить полезно, это правда...
Люди переговаривались вяло, за малозначащими, произносимыми вразброд словами таились какие-то мысли, а может, и дела. Тышкевич почувствовал это и решил покончить с никому не нужной игрой в прятки.
— Думаю, товарищи, что вы не просто собираетесь. А если пришли, будем говорить в открытую, прямо.
Люди переглянулись. Только Малаховский, казалось, оценил такую искренность.
— Признаться, вы угадали, — сказал он. — Уж если вы начали, то я продолжу. Вы здесь самое большое начальство...
Тышкевич усмехнулся:
— Начальство теперь — коменданты, бургомистры, полицейские.
Наступило неловкое молчание. Только через несколько минут заговорил Кацура, спокойным, будто на уроке, голосом:
— Нам, Иван Анисимович, в прятки играть поздновато. Может, я в чем-нибудь ошибаюсь, но то, что вы от полиции убежали, — факт. Значит, свой человек, и потому я скажу, ничего не скрывая. Но сначала хотелось услышать ваше слово.
— Если о том, как меня схватили, пожалуйста. Шел к родне, какой-то полицай узнал меня. Вот и весь сказ. Как убегал — думаю, это неинтересно.
Он заметил на лицах разочарование и пожалел, что не сказал правды. Люди молчали, понурив головы.