— Кто будешь? — спросил Макар,
— Пленный я, окруженец.
Макар, отступив на шаг в коридор, приказал:
— Мотай отсюда и не оглядывайся.
Человек быстро пробежал мимо него, Макар только заметил черный кровоподтек под глазом и толстую рассеченную губу.
"Теперь и мне пора сматываться", — подумал он, вдруг твердо решив, что оставаться тут нельзя.
С неделю Макара прятала в подвале под хатой та старуха, что приходила к нему в Тишковку. Макар никому не говорил, почему он прячется. За эти дни он оброс густой рыжей бородой. Изредка ходил на моленья, отмаливал недавний пьяный грех.
Несколько раз его навещала мать, рассказывала, что приезжал Забудька, искал Макара, угрожал, что повесит, когда поймает.
Макар теперь жил как во сне. Сидя в погребе, читал Евангелие, искал в нем ответа на каждый свой шаг.
Однажды старая Домна позвала его в хату. Он вылез, удивившись, что сейчас день и неяркое солнце едва пробивается сквозь толстую наледь окон. На пороге сидела какая-то женщина, повязанная большим платком.
— Вот, сынок, что мы тут решили. Надо тебе подальше отсюда спрятаться. Сестра Устинья одинока, и ты, можно сказать, бобыль. Там тебе спокойней будет. Приглядитесь друг к другу, да и с богом живите.
Макар молчал, понимая, что здесь ему и в самом деле оставаться опасно. Но не хотелось и покидать родные места, неведомо куда идти с этой молчаливой, незнакомой женщиной.
— Чего же ты молчишь, как пень еловый? — спросила Домна.
— Я, тетка, женатый, — проговорил Макар.
Домна замахала руками.
— Эх, женатый... Где она у тебя, твоя жена? Да я тебя и не сватаю... Сами решайте. А только укрывать тебя я больше не могу.
"Я теперь словно лист в поле, — подумал Макар, — гонит ветер, а куда принесет, никто не знает. Придется идти".
Они пошли. Женщина впереди, Макар за нею. Обходили деревни, пробирались незнакомыми Сидоренку проселочными дорогами. Женщина молчала, и он радовался тому, что она не докучала своими разговорами: надоела человеческая болтовня, хотелось отдохнуть от нее в тишине, вдали от страшной, порой непонятной бестолочи. Люди так много говорят, будто хотят скрыть за словами свою беспомощность перед всемогущим роком, от которого никуда не деться.
Поздней ночью они подошли к небольшой деревушке. Молодая луна сеяла над хатами синевато-бледный свет, и шесть покосившихся хатенок, окруженных вербами, казались заброшенными, забытыми. На звонкие в морозной тишине шаги где-то несмело с ленивым хрипом откликнулась собака.
— Ну вот мы и дома, — проговорила Устинья впервые за весь день.
Они поднялись по узкой протоптанной под горой тропинке на самый верх оврага. Тут, на выступе, словно гнездо стрижа, лепилась хата в два окна под четырехскатной соломенной крышей. Слабый, едва заметный огонек пробивался сквозь замурованное морозом окно во двор, и казалось, что в нем отражается неяркий свет луны.
Дверь открыла круглолицая с распущенными волосами девушка;
— Дай перекусить чего, Одарка, — велела Устинья.
Она сбросила с головы платок, надетые одна на другую две кацавейки и вдруг предстала перед удивленным Макаром молодой и довольно привлекательной женщиной, обезображенной только красно-синим бородавчатым пятном на лице.
Одарка возилась у печи, время от времени поглядывая на Макара какими-то безумно-благодарными глазами.
— Теперь можешь идти, — сказала Устинья, когда девушка поставила ужин на стол, а как только Одарка вышла, добавила: — Напугали ее в детстве, вот и страдает, бедная... Ну, садись за стол.
Под печкой звонко верещал сверчок, нарушая неуютную ночную тишину хаты. Все здесь было для Макара необычно: и бедное убранство, и маленькие подслеповатые окна, и кровать, застланная пестрым лоскутным одеялом, и большая печь с выступами и множеством печурок, и написанные красной и черной краской евангельские изречения, и толстые скамьи у стен.
Устинья все норовила сидеть так, чтоб Макар не видел бородавчатого пятна на щеке. Он старался не смотреть ей в лицо. Много видел Макар за свой недолгий век разных уродств, но это вызывало отвращение неодолимое. Казалось, к щеке женщины прилипла большая мерзкая жаба.
После ужина, скинув пиджак, Макар полез на печь. Он грел окоченевшее тело и слушал, как мягко, почти неслышно расхаживает по хате Устинья.
Устинья погасила лампу. Было глухо и темно, хоть глаз выколи. Потом он услышал дыхание Устиньи. Она сидела рядом.
— Совсем замерзла, — услышал Макар ее голос. — Подвинься немного...