Коршуков молчал. Ему была противна вся эта возня. Ему казалось, что не надо поднимать шума, а поговорить с человеком с глазу на глаз. "Так и со мною могло произойти,— думал он.— Куда ни кинься — недоверие. А терпеть от него могут и невиноватые. Почему люди не верят друг другу? Впрочем, Сухаревскому я поверил... Нет, теперь надо держать ухо востро. Гадости, мрази на земле много".
Скрипя полозьями, сани легко скользили по едва заметному следу. Редкий, вырубленный лесок то отступал белоснежными прогалинами, то подступал к самой дороге холмиками заснеженных елок. Чабановский что-то сказал Леньке, тот натянул вожжи — конь остановился. Коршуков увидел, как окруженец споткнулся и широко раскрытыми глазами посмотрел на Леньку.
Сани стояли на развилке двух дорог. Одна, более широкая, вела в город, другая, узкая, занесенная снегом,— в торфопоселок. Где-то над головой стучал дятел и едва слышно бвенели синицы. Скупое солнце отражалось на белом снегу, глаза резала яркая белизна.
— Ну вот что, прекратим этот маскарад,— грубо прозвучал голос Чабановского.— Ты уже, видать, догадался, что мы такие же немцы, как ты окруженец.
"Зачем он так сразу",— возмутился Коршуков и с надеждой взглянул на задержанного. Ждал, что тот обрадуется. Но в глазах того отражался ужас, и только лицо оставалось таким же безразличным, как раньше.
Чабановский выскочил из саней, подбежал к привязанному к саням, схватил его за грудь:
— Говори, сволочь, успел донести?..
— Нет...
Коршуков смотрел на него обезумевшими глазами. Значит, правда. Значит, он шпик, предатель.
— Вы это о чем? Я ничего не знаю,— залепетал задержанный. У него вдруг пересохли губы, а лицо стало серым.
— Ты, друг, не финти,— пришел на выручку Чабановскому Выганец.— У тебя еще есть шанец на жизнь. Бери же его, пока просится в руки. Ясно?
Этот окруженец или черт его знает кто, снова стал безразличным и спокойным. Неохотно взглянув на Леньку, он поморщился.
— У меня шансов нет. Разве вы поверите? Черт с вами, расстреливайте. Лучше уж от своих погибнуть, чем от немцев.
— Да пойми же ты, дурная башка,— говорил Чабановский,— что ты нам совсем не страшен. Мы сегодня уходим из Заболотья. А люди почему должны за нас отвечать? Ты ведь понимаешь, люди о нас ничего не знали, как и о тебе. — Чабановский пристально следил за человеком, он, как и Коршуков, все еще сомневался. — Ну давай говорить прямо. Мы все, кого здесь видишь, убежали из лагеря. Думали дождаться своих. А теперь из-за тебя должны невесть куда идти.
— Я вам ничего не сделал.
— Скажи, донес на нас или нет?..
— Не доносил я.
— А когда должен донести?
— Да что вы, не шпион я. Неужели у вас глаза вылезли, своего от шпиона не отличите?
В допросе наступил тот критический момент, который часто встречается в юридической практике, когда у следователя нет веских доказательств. Следователь вдруг начинает верить человеку, находящемуся под следствием, а тот с радостью думает, что победил. И попадает в ловушку. Коршуков сам побывал в такой ловушке, сидя в гестапо. Но теперь Станислав Титович действовал скорее подсознательно, нежели расчетливо. Он слез с саней, не спеша подошел к задержанному, похлопал его по плечу:
— Молодчина! В семнадцатом стажировался?
Человек недоуменно посмотрел на него, на Чабановского, на Леньку. Растерянно похлопал глазами:
— Да кто же вы наконец, черт возьми?
— Значит, дурень, ежели не понимаешь. Тебя сколько ждать можно?
— Вот что, раз уж везете к немцам, так везите, — сказал он, с надеждой поглядывая на Коршукова.
— И повезем, — сказал Чабановский. — Садись в сани.
Ленька круто повернул коня на торфопоселок.
Часа через два Коршуков с Чабановским пробирались лесом на Заболотье. Остановились в редком кустарнике. Коршуков вытер рукавом вспотевший лоб, сдвинул на затылок шапку.
— Ах, черт, — с горечью проговорил он, — главного я так и не узнал. Ну о чем он думал, что у него было на душе, когда шел на эту подлость?
— Ничего у него на душе не было. Пусто. Таких всегда на любую подлость направить можно.
— А мне думается, что он чем-то был недоволен, ну и мстил.
— Глупости, Станислав Титович, глупости. Если б у нас одни лишь недовольные шли на службу к немцам — не беда. Много и таких, что при любой власти любят наверх взбираться. И лезут... по трупам. — Он вдруг резко изменил направление разговора. — Как ты посмотришь на то, чтобы Ядя пошла в Понизовье? Доходили ведь слухи, что там партизаны есть. Женщине, понимаешь, легче туда пробраться. А она у тебя боевая.