— Не ходите туда. Идите за мной.
Круто повернувшись, она пошла впереди. Новые довоенные калоши на высоком каблуке печатали на снегу два маленьких следа в рубчик.
"Куда она ведет? — думал Михась, ожидая, что где-то за углом его схватят.— Сигану в руины, пускай попробуют поймать".
Девушка, оглянувшись, спряталась под аркой разрушенного дома.
"Тут и схватят",— безучастно подумал Михась.
Она была одна. Взяла его за руку, потянула в глубину большой, загроможденной кирпичом комнаты. Сквозь узкий пролом в стене они выбрались на небольшой дворик, а оттуда в развалины Никольской церкви.
Под ногами трещало стекло, присыпанное снегом. Прямо над головой медленно раскачивалось ржавое, искореженное взрывом паникадило. Девушка остановилась.
— Слушайте, Ланкевич, внимательно. Вы должны сейчас же отправиться домой. Сапожник, к которому вы ходили, арестован. Передайте это тому, кто вас сюда послал. Скажите, что надо немедленно менять явки. Вы, Ланкевич, постарайтесь в город не ходить. Поняли? Передайте вот это. Если схватят, постарайтесь уничтожить. Ясно вам?
Михась задрожал. Сдерживая омерзительный лязг зубов, спросил:
— А как же мастерская? Сначала она была заперта, а потом открыта...
Девушка изменилась в лице.
— Вы разве там были? Чего же молчали? Сейчас же идите домой. За вами следили?
— Не знаю.
— Совсем плохо. Выходите через двор. И не оглядывайтесь, черт бы вас побрал.
Она подтолкнула его в плечи. Михась боязливо пошел, ожидая выстрела в спину.
...Карл Эрнестович, как показалось Михасю, выслушал неприятные вести с завидным спокойствием. Ни один мускул не дрогнул нй его лице. Не человек — кремень.
Стал спокойнее и Михась. Может, и в самом деле не так страшно, как показалось вчера. Но Ланге неожиданно сказал:
— Ситуация, Миша, незавидная, прямо говорю. Мне надо сегодня же перебраться на новую базу. А ты... тебе, Миша, спасибо, помог ты нам, очень помог.
Он развернул тонкую бумажку, которую передал ему Михась, долго присматривался к ней, изучал. Михась мучительно думал о своей дальнейшей судьбе. Было досадно, что каждый, кому он помог, покидает его в самые трудные минуты.
— А вот это очень интересно. Слушай, Миша, а ты не помнишь, говорил ли Тышкевич более подробно о предательстве Коршукова?
— Нет,— поспешил ответить Михась.— А почему вы спрашиваете?
— Тут, видишь, какая загадка. Месяц назад исчезла группа немецких офицеров во главе с руководителем спецотряда СС. В гестапо это происшествие связывают с именем Коршукова. Странно, это тот Коршуков или, может, кто-нибудь другой?
Он задумался. А Михась чувствовал себя очень неловко. В родной хате стало некуда приткнуться. Было такое ощущение, словно его покидает самый близкий и дорогой человек.
— У тебя, Миша, нет знакомых в Тишковке?
— Кажется, нет.
— А мать все же кого-нибудь знает?
— Возможно.
— Ты узнай, Миша. Хорошо?
— Спрошу...
Мать знала в Тишковке Парфила Бобровничего и Настю Туркову.
Под вечер Карл Эрнестович попрощался с Михасем. Мать, когда он уходил, заплакала. Вытирая уголком платка глаза, сказала:
— Заходите, Карл Эрнестович, когда станет на свете потише. Привыкли мы к вам, дай вам бог всего хорошего. Славный вы человек, спокойный...
Михась, затаив усмешку, подумал: "Знала бы ты, какой он спокойный, так, наверно, обрадовалась бы, что квартирант больше сюда не вернется".
31
На рассвете немцы выбили баталовцев из деревни.
Партизаны отступали сюда, на край деревни, ближе к редким, занесенным снегом кустарникам. За кустарниками начинался густой, нетронутый лес. Оттуда почти два месяца назад баталовцы шли в деревню.
Там теперь надо было прятаться от немецких пуль.
Сюда, на этот конец деревни, сбегались крестьяне. Гнали под огнем коров и овечек, тащили домашнюю утварь. Плакали сонные, перепуганные дети, кричали женщины.
Вероятно, снарядом подожгли крайнюю хату, и черный дым валил густыми клубами.
Баталов кое-как собрал человек двенадцать партизан.
— Тимохин, Дьячков, задержите немцев, пока люди отступят,— приказал он, не очень веря, однако, что немцев можно задержать. Просто было стыдно убегать из деревни.
Подбежал Шпартюк. Рядом с ним Галя. Санитарная сумка через плечо. В глазах страх, но Баталов видел, что боится она не за себя, не за родителей, а за одного Шпартюка.
— Где наши? — спросил Шпартюк у Баталова.
— Не видишь? Немцев сдерживают. Надо дать людям отойти,— ответил Баталов.
Шпартюк рассердился: