Он вышел в приемную: там, прижавшись к спинке дивана, спокойно спала Людмила. Витинг остановился, словно впервые увидел ее необыкновенную красоту. Девушка чему-то улыбалась во сне...
Ровно через сутки после приема Отто Витинг узнал, что 6 декабря 1941 года советские части под Москвой перешли в контрнаступление. Через десять дней они взяли Калинин. Немецкие части группы войск "Центр" быстро откатывались на запад. В прорыв устремились четвертая и двадцать вторая армии советских войск.
К концу декабря сто сорок девятая стрелковая дивизия через Пено, Андреополь вышла на белорусское Поддвинье. Тихие морозные ночи были разбужены недалеким гулом фронта.
33
После позднего завтрака все забрались на печь — в хате было холодно, у порога медленно таяла лужа. Михась вышел во двор. В снежной дымке светило солнце, низкое и холодное. Бешеный ветер крутил снег, над крышами дымились блестящие под солнцем столбики снежной пыли.
Мороз крепчал, было тяжело дышать и больно смотреть на яркую от солнца белизну поля, переливавшегося снежными волнами.
У Давгялихи, как всегда, полна хата девушек и парней. Посреди комнаты на табуретках сидели два странных человека. Михась не мог понять, кто они. Военнопленные? Но почему в немецкой форме?
Низкорослый рыжий человек, увидев Михася, вскочил с табуретки, замахал руками, выкрикивая что-то непонятное. Михась смотрел на него со страхом. Какой-то безумец! Порванная старая шинель, подпоясанная грязным полотенцем, вышитым красными петушками. На ногах соломенные чуни. Голова обмотана шерстяным платком. Но больше всего Михася поразило выражение лица. У человека испуганные, бегающие глаза, словно ищут они спасения. Пересохшие, бескровные губы, левая, почему-то почерневшая щека непрестанно дергается.
— Алее капут... Война капут. О майн гот! Их бин золь- дат... Ферштейн? Официрен загт: комен зи форветс... Их вилт ннхт штербен!..
Михась слушал немца растерянно. Чего он от него хочет?
Потом с табуретки поднялся второй немец, долговязый, худой, в женском пальто. Он схватил черной обмороженной рукой своего товарища, насильно посадил его на табуретку.
— Шпрехен зи дойч?
— Шлехт...— ответил Михась.
Немец, медленно произнося слова, помогая жестами и мимикой, стал рассказывать о себе.
— Что он говорит? Что? — наперебой спрашивали парни.
Михась переводил:
— Офицеры говорили, что русские разбиты. Москву защищают смертники, которых приковали цепями к пулеметам и орудиям. Офицеры лгали. Русские не разбиты. Они бомбили. У них новые орудия. О, это надо пережить! Земля становится черной. Мы отошли. Говорили, что это новые позиции. Утром на позиции налетела конница. Головы летели на снег. Мы с Петером убежали. Война проиграна. Гитлер с ума сошел, вздумав победить русских. Мы с Петером идем домой. С нас хватит.
— А боже мой, разве они дойдут? — недоумевала Давгялиха.— Замерзнут же, черти.
— Пускай замерзают, не надо было сюда переться,— ответил Лешка.
Немцы между тем ухватились за Михася, как за человека, хоть немного знающего немецкий язык, и пытались выяснить, как лучше пройти, чтобы миновать город. В городе их поймают и расстреляют. Михась пытался объяснить, но, видимо, его плохо понимали.
— Лешка, может, у тебя карта есть? — спросил он у Лямзы.
Тот притащил учебник географии. По маленькой карте Михась показывал немцам, как лучше обойти город. Долговязый солдат всматривался в карту и, кажется, понял, что хотел показать ему Михась.
Он схватил руку Михася, долго жал ее, потом похлопал по плечу.
— Данке, данке шон.— Что-то быстро стал говорить своему товарищу.
— Неужели пойдут? — спросила Давгялиха.
— А куда им деваться...
— Драпают...
— Дождались и мы, что они убегают.
— Пришить бы их тут...
— Нашел кого пришивать.
— Далеко не уйдут.
— Это как пить дать...
Давгялиха открыла ящик, достала буханку хлеба.
— На, бери... С голоду ведь подохнете,— сказала она, подавая хлеб долговязому.
Тот растерянно мигал белесыми ресницами. Потом упал на колени, старался схватить Давгялихину руку, но она испуганно спрятала ее за спиной. Немец что-то закричал на того, что сидел на табуретке, потом вскочил, полез к нему за пазуху. В его шероховатых пальцах вдруг блеснул тоненький золотой перстенек. Немец совал его Давгялихе, но она оттолкнула его руку. Он, видимо, понял, что перстенек женщина не возьмет. Тогда он припал к ее руке губами.
— Их верде эс нихт фергессен,— сказал он.