— Ты чья? — спросил он тогда у Веры.
— Теклива.
— Прусова?
— Ага.
— Молодчина. От всей советской власти тебе спасибо. Классовый враг, доченька, не дремлет. Ему старое хочется вернуть, вот он и прячет хлеб, скотину режет. Теперь этот саботажник Сысой попотеет для народа.
На Саморосе короткая черная кожанка, подпоясанная ремнем, кожаная фуражка с маленьким козырьком, синие галифе, раздавшиеся вширь, от чего Саморос, при своем большом росте, казался еще более высоким. Вера смотрела на него снизу вверх, стыдливо пряча руки за спину.
— Учись хорошенько, доченька,— говорил Саморос, подкручивая черные усы. — Нам до зарезу нужны такие, как ты, преданные партии. Кончишь семилетку, приходи ко мне. Любую работу дам.
Вера старалась учиться, потела над книгами, бойко отвечала на уроках. Ее хвалили, советовали поступить в техникум или на рабфак. Но, кончив школу, Вера пошла работать в сельсовет счетоводом.
Работы тогда хватало. Шло наступление на единоличную деревню. Мужик, крепко уцепившись за землю, сдавался туго. Огрызались кулаки и подкулачники, исподтишка, незаметно вели атаки на новые норядки. Вера с Саморосом носились по сельсовету, митинговали, доказывали, увещевали. Иногда Никита хватался за скользкую рукоятку нагана, когда осатанело в президиум лезли бабы, чтобы стащить Самороса за широкие галифе со сцены — на расправу бородатым мужикам.
Никита Саморос — человек неукротимой энергии, нечеловеческого упорства — был до краев переполнен лютой ненавистью к богачам и ко всем тем, кто хоть одним словом высказывал свое недовольство новыми порядками, тянулся к старому.
Ненавидел он и свою жену, толстопятую, пышногрудую Степаниду.
Целыми днями сидела Степанида на крыльце бывшего поповского дома, лузгала семечки, наблюдала сонными маленькими глазками за понурой деревенской улицей; заметив баб, зазывала их к себе, жаловалась на Никиту, выпытывала, где и с кем он бывает. За день набирала полный подол сплетен, а вечером поедом ела Никиту, кричала, плакала, швыряла в Самороса все, что попадалось под руку.
Иногда она врывалась в сельсовет, распахивала дверь Никитиного кабинета — закутка для приезжих в бывшей корчме — и, если заставала там женщину, налетала на, нее коршуном:
— Не закрывайся, сука, с моим мужиком!
Саморос старался не закрываться в своей комнате, свирепо поглядывал на Степаниду, грозился бросить. А она, упираясь в крутые бедра, басовито спрашивала:
— Кого? Меня бросить? Да я же тебя и на том свете найду.
Злой, бессильной ненавистью возненавидела она и Веру. Ненавидела и боялась после одного случая.
Сырым пасмурным утром Степанида пошла к торфяному карьеру. Стояла в тальниках, ожидая Веру, чтоб с глазу на глаз поговорить с Никитиной полюбовницей. Знала: другим путем Вера в сельсовет не ходит. Ожидала долго. Вера не появлялась. Степанида не выдержала и пошла к ней в хату. Вера собирала в портфель какие-то бумаги. Увидев Степаниду, она растерянно взглянула на нее и покраснела. "Чует кошка, чье мясо съела", — подумала Степанида и закричала охрипшим голосом:
— Что, паскуда, думала, не доберусь до тебя? Мало тебе хлопцев в деревне, на Никиту позарилась...
Вера, всунув руки в карманы жакетки, пошла навстречу.
— Слушай, ты, кулацкая подпевал, — Вера говорила сквозь зубы, но угрожающе, — на Соловки захотела, контра? Люди за новую жизнь головы кладут, а ты языком, как хвостом, треплешь. Выметайся из хаты! И в сельсовет больше никогда носа не показывай!
Страшное слово "контра" испугало Степаниду. Она вспомнила, как года два назад везли в город хуторянина Мелешку, связанного по рукам и ногам веревкой. Тогда она спросила у Никиты:
— За что это его?
— Давно эту контру шлепнуть надо было, — отрезал Никита. — Учительницу топором покалечил.
Степанида молча выскользнула за дверь и никогда словом не обмолвилась Никите, что ходила к Вере. Саморос же удивлялся переменам, происшедшим с женой, — в сельсовете больше она не появлялась.
Не случись этого, Вера, пожалуй, никогда бы и не влюбилась в Никиту. Сначала обожгло ее жалостливое женское сочувствие к Саморосу. Надо же, чтобы так страдая хороший человек из-за вздорной, глупой жены! Потом, лучше присмотревшись, увидела пронзительные Никитины глаза, холодные, ледяные на людях, теплые, приветливые с нею. Заглянули они однажды в Верину душу и зажгли в ней огонек надежды. "Будь я его женой..." — несмело подумала Вера, и хоть не могла себе представить, что бы от этого изменилось в жизни Самороса, но сердцем почувствовала — все было бы по-иному.