12
Колонну разбомбили на привале. Конвой кинулся в канавы, поднял стрельбу. Обезумевшие от страха люди не знали, нуда броситься. Крик, стоны, суета, стрельба, взрывы, натужный вой самолетов. Макар Сидоренок как-то быстро освоился. Сначала ему казалось, что первая же бомба поставит точку над его жизнью. Но бомбы падали, а он жил. Тогда Макар вскочил и побежал. Может, по нему стреляли, но пули миновали его.
В реденьком березняке Макар упал лицом на мягкий, пропахший плесенью мох и только теперь понял, что жив и на воле. Это и радовало и печалило. Лучше бы, конечно, освободиться по закону. Но когда это будет? Война, разруха, неразбериха... А тут подвернулся такой случай — как его не использовать? Да и немец прет, как черт за грешной душой.
Дело у Макара было мелкое, никчемное — так, во всяком случае, думал он, — но срок дали большой. Все началось из-за жены.
Женился Макар на веселой, не по-деревенски смелой Ядвисе из соседнего шляхетского села Ходынка. Года три ходил за нею по пятам, а она не обращала на Макара никакого внимания, даже посмеивалась, утешая застенчивого парня: "Подожди, Макарик, погуляю вволю, обязательно за тебя замуж пойду. Крепко ты меня любишь".
Парни подтрунивали над Макаром, рассказывали такое, от чего он краснел, сгорал от стыда и обиды и клялся, что никогда и не глянет на вертушку Ядвисю. А потом, встретив ее, забывал обо всем — присушила его проклятая девка. Терпеливо ожидал, скрывая в глубине души обиду и затаенную злость на Ядвисю. Думал: "Подожди, женюсь, тогда ты у меня попляшешь".
Однажды она пришла сама с большим узлом в руке.
— Примешь или, может, уже разлюбил? — И, не дожидаясь его приглашения, стала развязывать узел.
Ночью, в постели, Макар, пряча в кружевах жениной рубашки лицо и безмерно счастливый от того, что все, о чем говорили, неправда, несмело попросил жену:
— Ты вот что, Ядя, бросила бы теперь свои шуточки. Людям не докажешь, какой ты ко мне пришла. А они разное болтают.
— А мне наплевать, — отрезала жена.
Макар растерянно умолк, но какое-то незнакомое доныне чувство стало точить его, не давало покоя.
— Людей, конечно, не переслушаешь. А только и у них правда есть. Позволяла ты себе много. И опять же, говорю, к прежнему я ничего не имею.
Ядвися выпростала из-под одеяла ноги, стала заплетать косу.
— Я думала, что ты не такой, как все. Ну, как хочешь. Дверь в твоей хате я знаю.
Она начала связывать в узел свое приданое: тонкие фабричные сорочки, платья, шесть домотканых полотенец и разную мелочь. Макар смотрел на ее сборы с усмешкой. Куда она денется такая, побывавшая уже замужем: ни баба, ни девка... Но Ядвися, видно, собиралась всерьез.
И Макар не выдержал, упросил остаться.
Года два тешился он семейным счастьем. За это время у них родилась дочка Сабинка, и Сидоренок поверил, что жена остепенилась, навсегда забыла о гулянках.
Счастье, давно известно, не засиживается под одной крышей, зато беда оставлять дом не спешит. В начале тридцать второго года председателем колхоза был избран Коршуков из Ходынки, полушляхтич, полумужик, высокий, белокурый, с синими глазами. И пошла под откос жизнь Макара.
Ездила Ядвися с Коршуковым по разным сходам и слетам, приезжала поздней ночью веселая и, как прежде, задорная. А иногда и совсем не возвращалась на ночь домой. Тогда Макар лежал до самого рассвета с открытыми глазами, уставившись в потолок, верил и не верил людским сплетням.
В деревне действительно слишком много говорили о Коршунове и Ядвисе. Обзывали Макара дурнем, а под злую руку советовали проучить баламутную бабенку. Коршукову прощали все: мужик, да и колхоз он повел вверх.
Зато Макар обвинял во всем Коршукова. Не будь его, жил бы себе Макар припеваючи, а вот появился, и все полетело вверх тормашками.
Макар вее делал назло председателю, сперва ругал его за глаза, а осмелев, и в глаза. Выпив, угрожал пристукнуть гада в темном углу.
Года через три Коршукова наградили орденом. Два дня "обмывали" его в сельповской лавке — скуповатый Коршунов по такому случаю денег не жалел. Два дня не было дома и Ядвиси. Под вечер Макар ворвался в лавку, но не буянил, а только ругался и опять угрожал убить Коршукова. Недели через две его вызвал прокурор.
Это было ранней осенью. Лил дождь. Дорогу развезло. Макар медленно шагал, чертыхался каждый раз, когда холодная вода переливалась через голенища резиновых бахил. Он нес с собой пол-литра и время от времени пил из горлышка горячую, как кипяток, водку. Взвинчивал нервы, грозился не забыть эту прогулку.