В первый раз за всю свою совместную жизнь с Ядвисей переколотил в доме все горшки и миски, посадил жене синяк под глазом и завалился спать.
Проснулся от шума и гомона. Трещала голова, будто тысяча чертей молотила в ней горох. За столом, склонившись над бумагами, сидел милиционер, напротив жена. На кровати в одной рубашонке сидела Сабина, смотрела на него испуганными глазами. Соседи — понятые — стояли у порога. Думал Макар — каюк: засадит проклятая баба в тюрьму. Но, к своему удивлению, легко отделался. Дали два года условно и еще раз крепко предупредили.
Жену Макар больше не трогал. Жил чужаком в своем доме. На все лето он уходил пасти лошадей. Дневал и ночевал на вырубках у казенного леса, только изредка приходил домой за продуктами.
Было жаркое лето. Зной томил людей и скот. Зато ночью было привольно. Только очень одиноко и скучно.
Однажды под вечер у реки остановился цыганский табор. Макар долго смотрел на костры, слушал звонкое пиликанье скрипки и не выдержал — потянулся к людям.
Цыгане сидели у костра, курили трубки. Голые смуглые цыганята плескались в речке, ловили ведром рыбу. Макара приняли тепло. Посадили у костра рядом с молодой черноглазой цыганкой.
— Давай, добрый человек, погадаю. Хочешь — на руку, хочешь — на планету.
Макар усмехнулся, легкомысленно подумав: "Хорошо бы бросить все и поехать с табором куда глаза глядят..."
— Гадать мне нечего. Я свою жизнь насквозь вижу. Я коней пасу, а жену — председатель. Так и живу.
— Что же ты ее, гадину, за косу не возьмешь?
— Брал, да ожегся.
Цыганку позвали. Она пошла, дразня Макара стройным, гибким телом. Цыганка напоминала Ядвисю, и у Макара вдруг стало тяжело на сердце. Табор, цыгане, голые дети, худой буланый конь, топтавшийся почему-то на одном месте, и розовые сумерки летнего вечера — все казалось ненастощим, выдуманным, как и вся жизнь Макара. Ему захотелось уйти, но снова появилась цыганка, а с нею старый цыган.
— Хорошему человеку мы рады...
Цыган присел рядом, заговорил о давних временах, назвал Макару знакомых людей, его односельчан, с которыми когда-то дружил. Откуда-то появилась водка. Макар выпил раз, другой... Потом смотрел, как пляшет перед ним цыганка, трясет худыми плечами, покрытыми пестрой турецкой шалью. Ему подносили в медной тяжелой кружке пахучую водку, видимо настоянную на травах. Потом он шел вслед за цыганкой, спотыкаясь о коренья, ловил ее пьяными руками и не мог поймать. А она поворачивалась к нему и, скаля белые в темноте зубы, усмехалась, шептала таинственно и глухо:
— Дальше, дальше, хороший мой, чтоб в таборе цыгане не слышали.
Так и не догнав ее, он упал у обомшелого пня, проспал до рассвета. Табора уже не было. Макару показалось, что вообще ничего не было — просто сон. Но на берегу, как и вчера вечером, вертелся на одном месте буланый. Коня Макар привел в колхозный табун, посчитав, что цыгане оставили его Макару на память о себе. Но потом, недосчитавшись трех породистых кобыл, понял, что его ловко обманули.
В полдень цыганский конь издох. Макар прикрыл его ветками и ничего не сказал колхозникам,— боялся, колхозники будут смеяться.
Пока милиция искала воров, произошла новая беда — захворали менингитом лошади. Макар догадался, что болезнь принес издохший цыганский конь, но молчал — и так хватало забот и неприятностей. Менингит перекинулся в другие колхозы. А вскоре по району прокатился слух, что 6олезнь лошадям прививают вредители. И тут как снег на голову: нашли издохшего буланого коня. Отказываться было невозможно. Макар признался. В тот же день его арестовали.
Судили Макара закрытым судом. Дали десять лет за вредительство. Потом пересматривали дело еще раз пять, наращивая на него разные грехи, о многих из них Макар узнавал только от следователей.
Макар, однако, не терял надежды на освобождение. "В чем виноват, так виноват, за то и отвечу. А в остальном невиновен",— терпеливо повторял он одно и то же. Кабы не война, может, и добился бы отмены сурового приговора.
...Макар долго лежал, дыша парным духом земли, и не мог надышаться. Ни о чем не хотелось думать — охватила слабость, бездумная, тяжкая.
Голод заставил его подняться. Места были незнакомые, чужие. Показаться на глаза людям небезопасно. Куда теперь податься, Макар не знал.
Было очень тихо. Даже прекратилась стрельба на западе. У Макара мелькнула мысль, что кончилась война. Это его даже испугало. Что тогда будет с ним? Война что ни говори, а какое-то спасенье.
И вдруг он вспомнил о Коршукове. "Где он теперь? Попил, гад, крови... Погоди же, дай бог, встретимся!"