— Значит, виноват был, — безразлично ответил Гришка Саханчук,
— Да ты же дослушай,— спокойно возразил Тимохин.— Собирайся он вредить, так не один бы бурт сгноил, а все двадцать семь. А потом вот что вспомнили: Аверка Шпаченок, когда этот бурт засыпали, в городе был и, естественно, не мог, значит, вредительства допустить. А бурт сам председатель засыпал. Как на грех, прибежал он на поле, схватил лопату и, видать, перестарался, слишком много земли набросал. Картошка, она греется. И особенно если мокроватую ссыпают. Вот и перегрелась, сгорела вся. Так и тут. Может, кто недоглядел, а отвечает совсем другой,— заключил Тимохин.
— Нет, хлопцы, что ни говорите, а предательство — факт,— это нарушил молчание Васька Дьячков.— Я от самой границы отступаю. Нагляделся. За неделю до войны к нам приказ пришел: поставить танки на профилактику. Поставили. А война началась, хоть сам в машину впрягайся. Горючего нет, танки разутые. Без шпионов тут не обошлось.
— А я что говорю,— снова откликнулся Саханчук. Баталов и сам уже в который раз перебирал в памяти события последнего предвоенного месяца. Прикидывал и так и этак. Многое нельзя было, да и придется ли когда-нибудь, понять. Одно время Баталов бывал в доме командира дивизии. Ухаживал за его дочкой, невысокой, с желтоватыми волосами Шурочкой — некрасивой, но умной девушкой. Перед самой войной вздумал было жениться. Вот тогда и произошел тот разговор, что теперь бередил душу, наводил на мысль: что-то все же было — если не прямая измена, то какой-то преступный недосмотр.
— Послушай, Баталов,— так в последнее время называл его комдив, заменив сухое казенное "товарищ капитан" на более интимное и непосредственное — Баталов,— пришел бы ты ко мне с такой просьбой год назад, я не стал бы возражать. Женитесь. Шурочка достойна любви. Надеюсь, любишь ты ее не потому, что она генеральская дочь.
— Что вы, товарищ комдив!..
Ну, ну, знаю. Ты мне напоминаешь меня самого, потому и говорю открыто: торопиться вам не стоит.
— Да мы уже знаем друг друга...
— Не в том дело, Баталов. Слышал, может, анекдот. А может, и не анекдот. Наш нарком спросил у Риббентропа, почему так много солдат держат у наших границ. Тот ответил: "На западе у нас война, а с вами мы дружим, вот и посылаем свои войска в Польщу, чтобы они тут спокойно отдыхали". И сам спрашивает: "А почему вы держите на границе так много войск? Мы же на вас не собираемся нападать! У нас же с вами договор". И что, ты думаешь, ответил нарком? "А мы,— сказал он,— держим свои войска на границе, чтобы ваши солдаты могли спокойно отдыхать". Вот как, Баталов. Теперь сообщение ТАСС появилось. Все это, Баталов, предвестники великих событий.
— Нападут,— бодро произнес Баталов,— разобьем.
— Безусловно. Фашистов мы разобьем. А только может случиться, что и нам отступать придется.
— Что вы говорите?..
— Все может быть. Тем более... — комдив помолчал, возможно не решаясь сказать что-то важное, известное только ему.— Тем более что не все мне в наших планах нравится. Военных, понятно. Не дай бог, тронут нас с места — далеко можем откатиться...
Баталов тогда больше думал о Шурочке, но последние слова насторожили. "Пугает старик, не хочет отдавать дочку за меня",— подумал он, и обида горьким комком засела в горле.
— Не понимаю вас, товарищ комдив.
— Ну и отлично. Можешь не понимать, но послушать хороший совет следует. И еще вот что: говорил я с тобой, как с сыном. За сына тебя и считаю. Поговорили, и забудь о том, что услышал. А Шурочку люби. Она хорошая и единственная у меня. Может, и пронесет напасть. Тогда осенью и свадьбу сыграем. Шурочка тебя тоже любит. Можешь не сомневаться, будет она твоей.
И вот теперь этот короткий разговор вызвал множество мыслей. На что намекал комдив? Не знал ли уже тогда старый седой генерал о том предательстве, о котором теперь открыто говорят Саханчук и Дьячков? А если знал, то почему молчал? Комдив не из тех, кто мог безразлично ожидать событий. И все же в его голосе кроме горечи чувствовалось какое-то непонятное безразличие...