Она закончила речь неожиданно и почувствовала, что устала как никогда. Девушки растерянно отводили глаза. Парни шепотом переговаривались. Все были чем-то угнетены.
"Сорвалось, — с отчаяньем подумала Вера. — Непригодна я к такой работе. Так и скажу Галаю",
Ей стало жалко себя и очень горько, что не рассчитала свои силы. Подвела товарищей. На нее ведь надеются. Боевая единица! Вот тебе и боевая...
Молчание затягивалось. Вера не могла его нарушить. Казалось, нужны слова, пронзающие человека насквозь.
— А с ранеными что делать?
Вопрос прозвучал неожиданно, и Вера сразу не сообразила, о чем говорит веснушчатый курносый парень.
— Какие раненые?
— Ну, когда немцы обоз бомбили. Трое осталось.
— Где они?..
— Мы их в амбаре на Дорожковом хуторе положили. Подлечить бы их надо.
Вера вдруг обрела уверенность и силу. Теперь ей было понятно, что надо делать этим парням и девушкам.
— Вот что, разговор мы отложим. Теперь главное — раненые бойцы. Ты, — она взглянула на худенькую девушку с тонкой короткой косичкой, — отвечаешь за медикаменты. Нужен йод, вата, бинты. Ясно? Тебя как зовут? Вера. Ну хорошо. А ты за харч. Хлопцы будут выявлять раненых. Лазарет устроим. Поправятся красноармейцы — кто-нибудь из нас поведет их за линию фронта.
Она распоряжалась энергично, не давая возможности возражать, сомневаться.
К поляне примыкал разомлевший от жары лес. На корявых стволах елок плавилась смола, желтела на солнце горькой янтарной слезой.
20
Только на третий день после прихода Тышкевича к Михасю в Ковалях увидели немцев. По шоссе они прогрохотали на своих танках давно, а тут царила тревожная тишина.
Сначала на бреющем полете со свистом и воем пронеслись два стремительных истребителя. Потом из-за бора появилась черная колонна машин в столбах сизой пыли. Колонна двигалась медленно, часто останавливалась. Потом из-за головного танка стали вылетать мотоциклисты, шустро взбираться на холмы, подступавшие к самой дороге.
Тышкевич наблюдал за немцами с чердака Михасевой хаты. Он был удивительно спокойным и уравновешенным, хотя за эти дни томительного ожидания не раз думал, как встретит появление немецких войск — испугается или нет?
Немцы ехали, как на маневрах. Грохотали танки, трещали мотоциклы и где-то в небе гудели самолеты. Эта слаженная, пунктуально рассчитанная поступь, как ни странно, вызывала в Тышкевиче зависть. "Здорово идут, сволочи, наверно, вот так шли когда-то и по Чудскому озеру".
Колонна медленно вливалась в широкую деревенскую улицу. Во дворе — ни души. Тышкевич видел, как мотоциклисты-разведчики сворачивали к заборам, бежали в хаты. "Неужели обыски?" Нет... Солдаты возвращались назад, что-то подавали из пилоток тем, что ехали на машинах. "Яйца собирают, — удивился Тышкевич. — Словно нищие! Ну и сброд!"
Думалось без злости, даже радостно. То впечатление, что было появилось, когда смотрел на колонну в походе, сменилось презрением. Тышкевич торопливо стал спускаться с чердака.
В хате полно ярких солнечных зайчиков. Они ослепляли и веселили. День какой солнечный!
Михась стоял у окна, и мать просила, чтобы он отошел. Парень упорно молчал. Потом ткнул кулаком в раму, и она распахнулась. В хату ворвался горячий запах полей и гулкий лязг машин. Колонна скрывалась где-то за холмом.
Михась сел на подоконник. Острые колени подтянул к груди. Лицо у него было бледное и окаменелое, а колени вздрагивали, словно сквозь них пропускают электрический ток. "Нервничает, — подумал Тышкевич, — а я спокоен, даже странно".
— Может, вы им не показывались бы, — сказала мать Михася.
— Им не до нас, грешных, — усмехнулся Тышкевич и печально добавил: — Дождались гостей, чтоб их...
Из-за холма сперва показался длинный орудийный ствол, потом человек, по пояс вылезший из башни. На нем не было ни шлема, ни френча. Коричневое тело лоснилось на солнце.
Танк взобрался на холм и замер. Три вертких броневичка обогнали его, сползли в низину, к Михасевой хате. За ними потянулись мотоциклы, чью колонну замыкал куцый автомобиль.
"Это уже начальство", — отметил Тышкевич.
— Миша, чем на подоконнике сидеть, вышел бы во двор. На виду торчать не стоит.
— Нет, вы тут посидите, лучше я пойду, — заторопилась Мишина мать.
Через окно Тышкевич видел, как на обочинах дороги медленно собирается народ — женщины, девушки, дети. Немцы слезли с машин, стоят посреди улицы. Чужая, никогда не слыханная речь заглушает женские голоса.