Назавтра Михась собирался побывать в городе, но утром прибежал председатель и велел ему идти к конторе. Михась не очень охотно согласился, но все же пошел.
У здания конторы на широкой площади — толпа. Вдали, на колхозном дворе, парни запрягали лошадей. И тут и там стоял разноголосый шум. Михась пробрался в контору, увидел председателя, как всегда, говорливого и подвижного, и еще двух незнакомцев, молчаливых и озабоченных, в суконных гимнастерках.
— Ага, Ланкевич,— заметил его председатель.— Хорошо, что пришел. Бери харчей на неделю и отправляйся на объект. Ставлю тебя старшим. Ясно?
Незнакомцы придирчиво смотрели на Михася, словно оценивая, чего он стоит.
— Мне в город надо,— не очень решительно проговорил он.— Я в армию хочу...
Председатель растерянно оглянулся, словно ища поддержки. Тогда высокий, грузный человек строго проговорил:
— Теперь война — ясно? Будете там, где вам прикажут. Вам доверяют строить военный объект. Строгость, с которой говорил незнакомец, и таинственные слова "военный объект" сразу сделали Михася сговорчивым.
Часа через два он выехал в сторону Тишковки с длинным и шумным обозом. Гулко и весело скрипели колеса, изредка слышался чей-то сдержанный смех.
На чабрецовых полянках припекало солнце, стаи оводов кружились над лошадьми, и они, разомлевшие от жары, потные и уставшие, лениво переходили на мелкую рысцу: все чаще и чаще приходилось взмахивать кнутом.
За Тишковкой дорога шла пологим берегом озера. Тут, ворвавшись откуда-то с севера, меж двух боров, потягивал слабый, но порывистый ветер. По озеру пробегали редкие мелкие волны и, налетев на прибрежный песок, глухо шуршали. Михась не удержался, разрешил напоить лошадей и выкупаться.
У берега, на песчаной отмели, вода была теплая, как парное молоко, дальше, на глубине, она становилась все более холодной,— вероятно, из земли били родники.
Купались долго, забыв обо всем, что происходит на свете. Потом снова ехали то полем, то лесом. Деревни были где-то в стороне.
За шоссе, на высоком берегу неглубокой речки, в лесу за рекой и еще дальше, в маленькой деревушке с тенистым, очевидно, барским садом, было полно подвод и людей. Михась долго ходил, пока разыскал начальство. Смуглый, худощавый человек, на ходу выслушав Михася, приказал стать табором на двух хуторах, что виднелись за болотом.
Там уже разместилось два колхоза, и какой-то усатый, горбоносый человек чертил палкой на тропинке план, рассказывал, что должны делать люди. Его слушали внимательно, молча.
На следующее утро прошел слух, что решено строить аэродром. Слух этот никто не опроверг, и люди оживились. До завтрака было засыпано болотце, срезан и сровнен с землею холм, а черный замшелый камень, что высился над полем, глубоко опущен под землю.
Михасю нравилась дружная работа людей, собственная расторопность и умение быстро и точно выполнять распоряжения невидимых таинственных руководителей стройки. Но больше всего ему нравилась — и в этом он почему-то стеснялся признаться — разрушительная сила, действующая на огромном пространстве. Он восторженно и с каким-то наслаждением уничтожал пшеничное поле, рубил молодые березки по краям узкой дороги, с радостью наблюдал, как на хуторе ломают постройки. Сначала он думал, что это чувство — разрушать, уничтожать — появилось только у него, и он даже пытался заглушить его, а потом увидел, что и другие с таким же остервенением разворачивают хаты, крошат, ломают двери, окна и насмешливо наблюдают, как старушка — хозяйка хутора — старается уберечь от разгрома почерневшие от огня горшки.
"В конце концов, война и красива этой безжалостной разрушительной силой,— думал Михась, лежа ночью на телеге.— Разрушить до основания весь мир, чтобы построить затем новый. К черту, к дьяволу бабушкины горшочки! Есть нечто более важное, нежели они... Борьба!.. Жизнь — это борьба! Разрушение во имя созидания..."
Ночью за речкой в лозах пели соловьи,
Ночью гудели самолеты.
Ночью привели шпиона.
Михась услышал, как заговорили люди, как кто-то, с удовольствием крякнув, ударил человека и тот, вскрикнув, глухо упал на землю.
Когда Михась подошел, человек поднялся с земли. Светало, на востоке ярко разгоралось небо, а тут, над головой, еще поблескивали редкие звезды. Человек поднялся и стоял, широко раскорячив ноги. В глазах его отражался страх.
— Кто такой? — спросил Михась.
— Шпион, говорят,— ответил ему пожилой сутулый человек,— а может, и не шпион.
— Шпион!.. А кто же еще! Это мы первые увидели,— вынырнул из толпы худощавый парень и, боясь, чтоб его не перебили, торопливо, глотая слова, начал рассказывать : — Он еще вечером появился. Все ходил, приглядывался. "Зачем, говорит, посевы уничтожают. Поля не хватает, что ли! — говорит. Все равно самолеты тут не сядут". Кто же так скажет? Ясно, шпион!