Я перестал бороться и сказал:
— Пусти меня.
— Я пойду с тобой?
— Да.
Он позволил мне встать. Я почистился, и мы посмотрели друг на друга в лунном свете. Я сказал:
— Ты, конечно, не захватил с собой еды. Придется разделить мою.
От порта нас отделяло несколько дней. На это время еды хватит.
— Идем, — сказал я. — Лучше уйти подальше за ночь.
Мы быстро шли при ярком лунном свете и к рассвету оказались уже в незнакомой местности. Я решил ненадолго остановиться. Мы отдохнули, съели половину буханки с сыром, попили воды из ручья и пошли дальше. Но дальше, по мере того как рассветало, мы все больше и больше чувствовали усталость.
Примерно в полдень мы, вспотевшие, измученные, добрались до вершины небольшого холма и заглянули вниз, в блюдцеобразную долину. Земля хорошо обработана. Видна деревня, на полях фигурки людей размером с муравья. Дорога уходила в долину и через деревню. Генри схватил меня за руку:
— Смотри! Четверо всадников приближались к деревне. У них могло быть любое дело. Но, с другой стороны, это мог быть и отряд разыскивающий нас.
Я принял решение. Мы как раз миновали опушку леса. Я сказал:
— Останемся в лесу до вечера. Можем поспать, а ночью двинемся дальше.
— Ты думаешь, путешествовать ночью лучше? — спросил Генри. — Я знаю, так меньше вероятности, что нас увидят, но и мы не сможем видеть. Ведь можно идти по холмам, никого нет.
— Делай как хочешь. Я ложусь спать. Он пожал плечами.
— Что ж, останемся, если ты так говоришь…
Его покорность не смягчила меня. Я понимал: сказанное им разумно. Но молча пошел в лес, а Генри за мной. В глубине кустов мы нашли место, где нас не могли увидеть, даже если бы прошли рядом, и улеглись. Я уснул почти немедленно.
Когда я проснулся, было уже темно. Генри спал рядом. Если я встану тихонько, то смогу улизнуть, не разбудив его. Мысль была соблазнительна. Но казалось нечестным оставлять его в лесу, перед наступающей ночью. Я протянул руку, чтобы разбудить его, и тут кое-что увидел: он обернул вокруг своей руки петлю моего мешка, так что я не мог взять мешок, не разбудив его. Значит, и ему пришла в голову такая мысль.
Он проснулся от моего прикосновения. И перед тем как двинуться дальше, мы съели остаток буханки и кусок копченого мяса. Деревья росли густо, и нам не было видно неба, пока мы не вышли из леса. И только тогда я понял, что темнота объяснялась не только приближением ночи: пока мы спали, небо затянуло тучами, и уже падали первые тяжелые капли.
В быстро угасающем свете мы спустились в долину и поднялись по противоположному склону. В окнах домов горел свет, и нам пришлось сделать большой крюк. Пошел сильный дождь, но вечер был теплый, и как только дождь кончился, одежда на нас высохла. С вершины мы еще раз посмотрели на огни деревни, и пошли на юго-восток. Вскоре наступила тьма. Мы шли по холмам, поросшим травой. Раз мы набрели на развалившуюся хижину, явно нежилую, и Генри предложил остановиться в ней до утра, но я отказался, и мы пошли дальше.
Некоторое время мы молчали. Потом Генри сказал:
— Слушай.
Я раздраженно ответил:
— Что еще?
— Мне кажется, кто-то идет.
И я услышал сам — топот ног за нами. Должно быть нас увидели жители деревни и предупредили четверых всадников. И теперь они нагоняют нас.
Я прошептал:
— Бежим!
Не дожидаясь ответа, я побежал сквозь ночную мглу. Генри бежал рядом, и мне показалось, что я слышу и наших преследователей. Я побежал быстрее. И тут правая нога у меня подвернулась на камне. Я почувствовал сильную боль и упал.
Генри услышал, как я упал. Он подбежал и спросил:
— Где ты? Что с тобой?
Попробовав встать, я почувствовал сильнейшую боль в правой лодыжке. Генри попытался поднять меня. Я застонал.
— Ты поранился? — спросил он.
— Лодыжка… Она, наверное, сломана. Ты лучше уходи. Они сейчас будут здесь.
Он произнес странным голосом:
— Я думаю, они уже здесь.
— Что?
Я почувствовал теплое дыхание на шее, а, протянув руку, коснулся чего-то мягкого.
— Овца!
Генри заметил:
— Они любопытны. Иногда это с ними бывает.
— Дурак! — сказал я. — Заставил нас бежать от стада овец, а теперь смотри, что случилось.
Он ничего не ответил, но наклонился и стал ощупывать мою лодыжку. Я прикусил губу, чтобы не закричать.