Оседлав 'Конька-Горбунка' Лешка с радостью катит вдоль деревни. Хорошо. Весело. Послушный велосипед задорно подпрыгивает по неровностям тропинки, вьющейся вдоль домов, а трава приятно щекочет голые пятки.
Во, как я умею! Приехавшие на выходные папа с мамой все-таки привезли велик из города, и теперь Алексей мчится на нем по извилистой неровной дорожке. И ветер в ушах. И можно представить себя гонщиком. Жаль только, Светка с Мишкой не видят. Они еще маленькие, а маленьким после обеда спать положено.
- Тетя Маша! - кричит Алексей копающейся в палисаднике женщине. - А Мишка со Светланой скоро выйдут?
- Через часик зайди, - улыбается в ответ тетя Маша. - Что это у тебя? Никак - целый велосипед?
- Да, - гордо отвечает Лешка. - Мама с папой из города привезли. Тетя Маша, смотри, как я могу!
Не слезая с велосипеда, Алексей делает попытку развернуться на узкой тропинке. Но переднее колесо предательски упирается в незаметную ямку, и мальчишка кубарем летит на землю. Не больно, только обидно немного. Упасть вот так, на глазах у зрителя, которому только-только решил показать все свое умение. Но ничего, Светка с Мишкой и так не смогут.
- Осторожнее. Не ушибся?
- Не-а... Ямку просто не заметил.
Алексей, набирая ход, спешит к своему дому. Он-то уже большой, и ему не надо спать днем. Потому что он уже скоро, всего через год, пойдет в школу.
На скамеечке перед крылечком курит дедушка. Самый лучший и самый добрый дедушка на свете. 'Макарыч' - как зовут его в деревне.
Но Лешке он нравится не только за это. Просто его дед - самый всамделишный, настоящий. С окладистой, белесой бородой, морщинистыми щеками, веселыми глазами и носом, похожим на небольшую картофелину. Как на картинке. И курит он не вонючие сигареты, а кисленький самосад, которым набивает скрученные из старых газетных обрывков 'козьи ножки'.
- Что, накатался уже? - спрашивает Макарыч, видя, как внучек слезает с велосипеда.
- Не-а... Только сейчас скучно. И Мишка со Светкой спят...
- Тогда иди и сам поспи.
- Я что - маленький? Скоро уж в школу пойду.
- В школу пойдешь? - хитро ухмыляется Макарыч.
- Да. Через год. А знаешь, как это быстро? Вот лето кончится, потом зима, а потом снова лето, и - все... И - в школу.
- Действительно быстро, - вздыхает дед, пуская вверх сизую струю дыма.
- Деда, а ты мне сказку расскажешь? - Лешка залезает на скамейку и садится рядом.
- Зачем же тебе сказки? Ты такой большой...
- Ну-у... Это ведь я только буду большой. Через год. А сейчас пока я еще в детском садике. А в детском садике сказки - можно... - Алексей ластится к деду, но потом вдруг смотрит на него серьезно и авторитетно заявляет: - Все настоящие дедушки должны рассказывать внукам сказки. А то какой же ты дед? Ненастоящий...
- Ну, раз так, - смеется Макарыч, ласково поглаживая внука по белокурой голове. - Раз настоящие дедушки должны... Что ж тебе рассказать?
* * *
...Давно это было. Так давно, что ни тебя, Леша, ни твоих папы с мамой тогда и в помине не было. Вот дедушки да бабушки какие, может, и помнят чего, да и то вряд ли...
Посреди дремучего леса, прямо в середине чащобы непроходимой, приютилась маленькая деревенька. Крохотная. Дворов на пятьдесят. А то и меньше. И была та деревенька всеми забыта. Не вели к ней дороги, даже тропочки плохонькой - и той не было. А все из-за того, что болото вокруг той чащобы раскинулось. Трясина. Без дна и без края. И не мог через ту трясину ни человек, ни зверь пробраться.
Вот так и жили люди в деревеньке. Вокруг чащоба непроходимая, да болото непролазное. Может, кто чащобу и одолеет, а вот чтоб трясину - таких не было. А потому никто в деревеньку не приходил, что в мире на свете делается, не рассказывал. Только сороки трещали. Да разве поймешь их, сорок этих! Язык у них свой, птичий...
Да и то еще не худо. Жили бы люди себе, не тужили. Хлеб сеяли, скотину держали, малышей да малышек баюкали. Но вот беда-то напасть еще какая: хирела деревенька, все хуже да плоше становилась.
Покосившиеся домики, что жук-древоточец съел, почти в труху превратились, паутиной да плесенью поросли, крыши повело, того и гляди, рухнут. Скотинка, что на лужках да на полянках паслась, тоже болезная стала. Какие коровки уж совсем молочка не дают, а какие дают, но - горькое.
Убогая картина. Серая деревенька. 'Гнилушки' - они и есть гнилушки, одно слово. А все из-за того, что нет притока в ту деревеньку, вот и загнивает она как то болото, что выхода из чащи не дает...
А еще страшнее, что сами люди в деревеньке перерождаться начали. Большая ли деревенька, малая ли, но несколько сотен жителей все ж имела. И - ни одного нормального. У кого бельмо на глазу, у кого - рот навыкось, а кто - и вовсе горбатый. Страх, да и только.
Только люди про те беды свои не знали, не ведали. Потому как привыкли так жить, с бельмами да с рожами вокруг себя видеть. Вот и жили себе. Хвалили даже это место, Гнилушеньками ласково называли, хоть бежать отсюда надо было, а бежать-то как раз и некуда.
И был в той деревне один парень. Даже не парень совсем, мужик состоявшийся. Сорока годов. Прохор. Он один все, что вокруг творилось, взаправду видел. Исправить пытался. То возьмется - венцы у дома поменяет, то крышу протекающую наладит, коровке, опять же, сена хорошего с дальней полянки припасет.