— Никто от любви не умер
из тех, что влюблялись в меня.
— Ни разу они не познали
истинной страсти огня.
— В меня влюблены вы, конечно…
— Тайну любви своей
похороню я в сердце, —
так будет всего верней.
Печально вздохнула дама,
и тихо сказала она:
— Любви совершенство — в смерти.
Я так понимать должна?
ЧЕРНЫЕ ОЧИ{105}
Пальмы ствол — ее стан,
гибка и крепка на диво;
волосы — жаркая грива,
взметнувшийся ураган.
И — мгновенье лови
на лезвии черной ночи —
поют роковые очи
о смерти и о любви.
ВЕСЕННЯЯ ЛУНА
Акация в белом цвету
ветвь над скамьею склоняет,
она твою созерцает
цветущую красоту.
Любовью дышала весна,
и сердце — в сладостной муке.
Ты мне протянула руки —
в них расцветала луна.
С ОБОЖАНИЕМ
Сверкающая в выси небосклона,
прекрасная в сиянии своем,
звезда ночная знает ли о том,
что смотрится она в морское лоно?
А безмятежное морское лоно
хранит покой, уверенное в том,
что отражает в зеркале своем
звезду, взирающую с небосклона.
Жемчужина, что в раковине зреет,
сверкая потаенной красотой,
осознает ли в глубине морской,
что властью над людьми она владеет?
Но счастием и властью тот владеет,
кто достает из глубины морской
сверкающую тайной красотой
жемчужину, что в раковине зреет.
Вот почему я, от любви страдая,
всегда ищу и верю, что найду,
свою жемчужину, свою звезду
в тебе — одной навеки, дорогая.
ПАЛЬМА{106}
Когда любовь моя умрет —
так будет, так и прежде было —
то пусть же пальма над могилой,
над глыбой каменной взрастет.
Пройдут поспешно люди мимо,
ведь груз забвенья не тяжел,
а мне той пальмы стройный ствол
напомнит о моей любимой.
Печальною и нежной кроной
склонится пальма над землей, —
как будто снова надо мной
она склоняется влюбленно.
Пусть ветра вешнего дыханье
цветов приносит аромат,
ведь мне напомнит он стократ
ее духов благоуханье.
И запах буйного цветенья,
что всюду в воздухе разлит, —
мне верить хочется — смягчит
боль моего уединенья.
Чтоб ощутил я в сладкой муке —
как въяве, нет, еще сильней:
в пустыне памяти своей
опять ее целую руки.
И ветру, что шуршит листвой
высокой пальмы в час заката,
шептать я стану виновато
слова своей тоски живой.
Пусть память горькая опять
вечерней птицей обернется,
таинственной, той, что вернется
в гнездо на пальме — ночевать.
КАСЫДА{107}
Лейле!
О ночь! Ты в чуткой тишине
качаешь люльку звездных снов!
О ночь — прекрасней всех даров,
какие снятся нам во сне!
Луна, когда могла бы ты
прильнуть к ее рукам лучом
и нежных ирисов дождем
упасть с небесной высоты!
Заря, румяня небосклон,
гордишься ты своей красой,
но меркнешь ты в сравненье с той,
чьей красотой я покорен!
И не мечтай, заря, о том,
чтоб красотой сравниться с ней!
А очи у нее синей,
чем цвет небесный ясным днем!
О ангел в выси голубой,
взирающий на смертных нас, —
мне страшно, если ты сейчас
ее любуешься красой!