Такая постановка вопроса вызвала возмущенный протест представителя правых Н. Е. Маркова (в Думе. — Ю. В.). «Вопрос ясен: Его еврейское величество Яков Штифф приказывает союзникам заставить Россию провести внутри своего государства желательные Его величеству реформы… Нам приказывают… Вы ведь не говорите, что Яков Штифф прав, а вы говорите, что иначе вам не дадут денег. Значит, вам приказывают, иначе вас заставят…»
А. И. Шингарев счел нужным подчеркнуть, что его доклад — только изложение фактов, а не его собственные аргументы. «Я такого аргумента не могу вынести, что под давлением требований Россия должна уступить…»
Государь продолжал считать, что всякие внутренние реформы должны быть отложены до окончания войны (автор книги замечает, что, по существу, равноправие — и даже более того — было; например, в 1916 г. на 1-й курс медицинского факультета Одесского университета поступило 586 человек, из них — 390 евреев! — Ю. В.). Он был уверен, что союзники сами слишком заинтересованы в безопасности России, чтобы из-за «еврейского вопроса» задерживать поставку военного снабжения…
Русская Императорская власть, оглядываясь на год упорной работы, могла с гордостью убедиться в том, как много переменилось за 15 месяцев. Не только не было уступлено пяди русской земли, но, наоборот, у врага удалось отвоевать широкую полосу территории на Волыни, в Галиции и Буковине (площадью около 30 000 кв. верст). На Кавказе русская армия глубоко проникла в пределы Турции, на Анатолийское плоскогорье. Почти вся Армения была в русских руках. Было захвачено около миллиона пленных, преимущественно австрийцев (общее число пленных приблизилось к 2 млн. — Ю. В.)…
Уже во время кампании 1916 г. армия была снабжена удовлетворительно. К концу 1916 г. производство военного снабжения увеличилось в огромных, поразительных размерах. Производство ружей удвоилось против 1914 г… производство пулеметов возросло в шесть раз, для легких орудий отмечалось увеличение в девять раз… для 3-дюймовых снарядов — в шестнадцать раз. В четыре раза возросло производство тяжелых орудий, утроилось число аэропланов (716 против 263)…
«Мало эпизодов Великой Войны, — писал У. Черчилль, — более поразительных, нежели воскрешение, перевооружение и возобновленное гигантское усилие России в 1916 г. Это был последний славный вклад Царя и русского народа в дело победы… К лету 1916 г. Россия, которая 18 месяцев перед тем была почти безоружной, которая в течение 1915 г. пережила непрерывный ряд страшных поражений, действительно сумела собственными усилиями и путем использования средств союзников выставить в поле — организовать, вооружить, снабдить — 60 армейских корпусов вместо тех 35, с которыми она начала войну…»
Но русская власть никогда не отличалась умением саморекламы, и это в особенности давало себя чувствовать осенью 1916 г. Огромное большинство населения совершенно не отдавало себе отчета в гигантских достижениях этого года. Правда, многие цифры в это время составляли военную тайну. Население не отдавало себе ясного отчета в том, что плугов, как и гвоздей, не хватало, так как почти все железо шло на военное снабжение. Оно не знало, что армия — возросшая до восьми миллионов, включая тыловые части, — поглощала от двух третей до трех четвертей всего русского производства тканей. Сочувственно внимая лозунгу «все для войны», население не в достаточной мере сознавало, что этот лозунг сулил суровые ограничения для тыла.
Осень третьего года войны была порой упадочных настроений. Как всегда, немалую роль в том играли события на фронте. Успехи первой половины лета забывались быстро; фронт опять застыл на месте, а в то же время шли бои более кровавые, чем в 1915 г. Кампания 1916 г. обошлась русской армии в два миллиона человек — притом пленные в этой цифре составляли уже не 40 проц., как при великом отступлении, а всего 10 проц. С Западного фронта доходили вести о таких же тяжелых потерях, о таком же «топтании на месте».
Казалось, что войне не будет конца; что Германия окончательно справилась с продовольственными затруднениями, на которые так надеялись весной 1915 г. В рабочей, в студенческой, в полуинтеллигентской среде все более распространялось циммервальдское воззрение: это империалистическая война, ее надо прекратить…
Никакая пропаганда не могла преодолеть эту усталость от войны; побороть ее — на известный срок — могла только железная дисциплина, только строгая цензура. Только царская власть, только твердая власть могла сдержать, затормозить эти явления распада…