Россия была больна войной. Все воюющие страны в разной степени переживали эту болезнь. «Везде, в парижском населении и в Палатах (парламента. — Ю. В.), чувствуется смутное беспокойство. Пораженцы с каждым днем выигрывают почву. В воздухе носятся подозрительные миазмы», — отмечал (6.XI — 24.Х.1916) президент Пуанкаре[7]. Но русское общество вместо того, чтобы осознать причины неудачи, прониклось убеждением, будто все дело — в недостатках власти…
А. И. Гучков (в августе 1916 г.) писал ген. Алексееву: «Власть гниет на корню…» А. И. Гучков, конечно, не мог не знать фактических огромных достижений 1916 г., но в своей пропаганде против власти на самых верхах армии он, очевидно, настолько же мало стремился к объективности изображения, как и «общественные организации»…
«Уверенность в измене родины ее официальных вождей крепла и становилась всеобщей…»
«Темных сил» не было. В эту тяжелую годину русской жизни Россией правил сам Государь. Никто ему не «нашептывал»; никто на него не влиял; «темные силы» были плодом клеветы или больного воображения. О них твердили везде и всюду, но, когда нужно было указать, кто же именно эти «темные силы», — либо повторяли: «Распутин», либо произносили случайные имена людей, не имевших на самом деле никакого влияния (Гучков впоследствии договорился до каких-то «темных биржевых акул»).
Но эти два призрака возникли не случайно; это были орудия борьбы определенных кругов. В «революционной ситуации» 1916 г., кроме стихийных факторов, проявилась также борьба двух сознательных воль.
На одной стороне был Государь Император Николай Александрович. Он твердо верил, что России нужна сильная Царская власть; Он был убежден, что только такая власть может вывести Россию на путь победы. Он был почти одинок в этом убеждении; верной подругой и помощницей Ему была Государыня, как и Он проникнутая верой в историческую миссию Царской власти, — верой, которую Он сумел в Нее вселить. Государь не считал возможным идти в уступках дальше известного предела; Он не считал себя вправе в военную бурю отдать государственный руль в другие руки; Он не верил, что эти другие справятся.
На другой стороне была группа людей, знавших, что, пока у власти Император Николай II, Россия останется в основе самодержавной монархией, хотя бы с частичными ограничениями полномочий власти. И эти люди поставили себе задачей — сменить Царя. Они использовали войну как удобную обстановку для борьбы, ведшейся уже ранее.
«К вопросу об отречении Государя я стал ближе не только в дни переворота, но задолго до этого, — свидетельствует А. И. Гучков. — Когда я и некоторые мои друзья в предшествовавшие перевороту месяцы искали выход из положения, мы полагали, что в каких-нибудь нормальных условиях, в смене состава правительства, в обновлении его общественными деятелями, обладающими доверием страны, — в этих условиях выхода найти нельзя, что надо идти решительно и круто, идти в сторону смены носителя Верховной власти. На Государе и Государыне и тех, кто неразрывно с Ними был связан, на этих головах накопилось так много вины перед Россией, свойства их характеров не давали никакой надежды ввести их в здоровую политическую комбинацию; из всего этого для меня было ясно, что Государь должен покинуть престол».
Распутинская легенда, кампания против «немки», ураганный огонь клеветы по отдельным министрам: все это были только маски, за которыми скрывалась истинная цель — свержение Самого Монарха. Конечно, лишь немногие поставили себе эту цель так открыто и так заранее, как А. И. Гучков и «некоторые его друзья». Даже партия к.-д., с П. Н. Милюковым, не преследовала эту цель столь определенно (однако, например, князь Львов, судя по некоторым его заявлениям, был близок к позиции Гучкова).
«Николай II в глубокой скорби оставался непоколебим. Он видел так же ясно, как и другие, возраставшую опасность. Он не знал способа ее избежать. По Его убеждению, только самодержавие, создание веков, дало России силу продержаться так долго наперекор всем бедствиям. Ни одно государство, ни одна нация не выдерживали доселе подобных испытаний в таком масштабе, сохраняя при этом свое строение… Изменить строй, отворить ворота нападающим, отказаться хотя бы от доли своей самодержавной власти — в глазах Царя это значило вызвать немедленный развал. Досужим критикам, никогда не стоявшим перед такими вопросами, нетрудно пересчитывать упущенные возможности. Они говорят как о чем-то легком и простом о перемене основ русской государственности в разгар войны, о йереходе от самодержавной монархии к английскому или французскому парламентскому строю… Самое негибкость строя придавала ему мощь (выделено мною. — Ю. В.)… Самодержавный Царь, какие бы ни бывали прискорбные упущения, повелевал Россией…» — пишет английский парламентский деятель Черчилль в своей книге о войне на Восточном фронте…