Карета с Богровым остановилась почти вплотную с виселицей. По приказу вспыхнули факелы. Это придало всему особенно зловещий характер. Смертника во фраке и без головного убора вывели из кареты и под руки подвели к табурету. Богрова тут же окружил конвой.
После оглашения приговора последовал приказ вице-губернатора: «Действуй!»
Юшков придвинул к себе табурет, составил на землю фонарь, снял с табурета мешок и накинул его на голову Богрову. После обхватил Богрова и поставил на табурет — точно под перекладину. Возле столба, обвитого веревкой, стоял товарищ прокурора Киевского окружного суда Лашкарев. Согласно инструкции, он прижимал правой рукой конец веревки к столбу. Юшков набросил петлю и затянул на шее Богрова. И тут же мгновенно вышиб табурет из-под ног Богрова. Тот дернулся всем телом, повис было — и рухнул на землю. Это веревка выскользнула из руки Лашкарева.
Все невольно ахнули. Но помилования не последовало. Вице-губернатор ткнул Юшкова кулаком в спину: «Повесить!» Юшков стал поднимать безвольное тело и свалился сам. Юшков встал и уже без суетливости одним уверенным движением поднял Богрова. Тот было уперся, чтобы стоять самому, без Юшкова. Но Юшков, изрядно озлобившийся, подвинул его к табурету. Богров что-то сказа, но так слабо — никто ничего не понял.
— Он еще жив! — сказал вице-губернатор. — Скорее!
Юшков перенес Богрова на табурет и принялся напяливать на шею петлю. И вот тогда из-под мешка проскрипело бессильное:
— Сволочи.
Лашкарев вцепился в конец веревки. Все готово — и Юшков с той же ловкостью выбил табурет. В этот раз табурет отлетел далеко в сторону. Богров два раза дернулся и затих.
Глава III
БРЕСТ-ЛИТОВСК
В мае 1917 г. вместо Гучкова военным и морским министром становится Александр Федорович Керенский. 26 мая (по старому стилю) он приезжает в Москву. Все должностные лица города, а также почетный караул встречают его на вокзале. Толпа на всем пути следования приветствует министра.
— Здравствуйте, товарищи граждане! — отвечает Александр Федорович.
Вечером в Большом театре митинг в честь нового военного министра. Его встречают возгласами: «Вождь русской армии и флота!» Оркестр под управлением Кусевицкого исполняет «Марсельезу» и увертюру к «Вильгельму Теллю».
Поэт Константин Бальмонт читает со сцены:
Поступают приветственные телеграммы от министров Церетели и Скобелева.
На сцене прославленный тенор Большого театра Л. В. Собинов. Он обращается к Александру Федоровичу:
«Большой театр, горячо приветствуя представителя Временного правительства, уповает, что идея государственности сотрет партийные границы и скует в единое целое граждан министров в непреклонной воле спасти Россию от гибели, разрухи внутри и от грозной опасности со стороны непримиримого врага (Германии. — Ю. В.).
Мы верим, что Временное. правительство, объединившись в самосознании великого долга, соединит расшатанную Россию и зажжет огненное пламя любви к Родине.
Да здравствует единая, великая, могучая Рбссия! Да здравствует Временное правительство! Да здравствуют граждане министры!»
Аплодисментами встречают представителя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов А. Р. Гоца. За Гоцем выступает вождь партии эсеров В. М. Чернов. Заключает торжество сам Александр Федорович.
Оркестр играет министру встречу. Когда он поднимается на сцену, публика встает, и, по словам очевидца, все тонет в громе оваций. Сцену заполняют цветы: корзины, букеты, венки. Слава Керенскому!
В жадной тишине начинает речь Александр Федорович:
«…Ничто и никто не могут сломить свободу освобожденного народа… Я — военный министр, обладающий достаточной властью, и я заставлю подчиниться воле революционного народа, и я говорю вам: войска исполнят свой революционный долг перед Родиной! Но я скажу: вы сидите в залах, залитых огнями, сидите в бриллиантах, а они — в окопах, съедаемые насекомыми, голодные и холодные… И они имеют право сказать, что, если свободная страна хочет, чтоб мы исполнили свой долг, пусть она поддержит нас не словами, а делами!
Разве там не знают, сколько здесь людей, которые должны, обязаны быть в окопах…
И теперь, товарищи, мы должны жить для подвига… У нас есть огромный капитал — великая сила народа…»
После отъезда Керенского — в театре импровизированный аукцион. Портрет Керенского продан за 15 100 рублей (по курсу того времени неплохое имение стоило всего в три раза дороже). Продана также «расписка» (автограф. — Ю. В.) будущего министра-председателя.