— Но что привело вас сюда, миссис Фрейзер? — мистер Гудвин обратил лучи своей общительности на меня. — Уже поздно, может быть, вы не откажетесь поужинать у моего костра?
— О, спасибо, но я действительно не могу, — сказала я, улыбаясь со всей очаровательностью, на какую была способна. — Я пришла только для того, чтобы осмотреть другого пациента, который…
— Она хочет видеть священника, — прервал меня Анструтер.
Гудвин моргнул, слегка ошеломленный.
— Священник. Здесь есть священник?
— Папист, — подчеркнул мистер Лилливайт, оскалив рот, словно не хотел касаться губами грязного слова. — До меня дошли слухи, что среди собравшихся здесь прячется католический священник, который собирается сегодня вечером провести мессу. Я, разумеется, отправил мистера Анструтера арестовать его.
— Отец Донахью — мой друг, — вставила я настолько твердо, как могла. — И он не прятался; он был приглашен вполне открыто, как гость миссис Камерон. Он также мой пациент и ему необходимо лечение. Я пришла, чтобы помочь ему.
— Ваш друг? Вы католик, миссис Фрейзер? — мистер Гудвин выглядел потрясенным, ему, очевидно, не приходило в голову, что его зуб удалял папистский дантист, и он в шоке потрогал распухшую щеку.
— Да, — ответила я, надеясь, что быть католиком не являлось нарушением закона.
Очевидно, нет. Мистер Гудвин ткнул мистера Лилливайта в бок локтем.
— О, Рэндалл, не будь букой. Позволь миссис Фрейзер осмотреть священника, какой от этого может быть вред? А если он действительно гость миссис Камерон…
Мистер Лилливайт на мгновение сжал губы в раздумье, потом отступил в сторону и приподнял клапан входа.
— Полагаю, не будет никакого вреда, если вы осмотрите своего… друга, — медленно произнес он. — Входите, мадам.
Приближался закат, и внутри палатки было довольно темно, хотя сквозь одну ее сторону еще просвечивало опускающееся солнце. Я на мгновение прикрыла глаза, привыкая к сумраку, потом моргнула и огляделась вокруг.
Палатка казалась загроможденной вещами, но относительно роскошной, в ней была кровать и другая мебель, воздух внутри нее пах не только мокрой шерстью, но и прекрасным ароматом цейлонского чая, дорогого вина и миндального кекса.
Силуэт отца Донахью вырисовывался на фоне светлой стены, он сидел за маленьким раскладным столиком, на котором лежали несколько листов бумаги, перо и стояла чернильница. Эти предметы с таким же успехом могли быть тисками, щипцами и раскаленной кочергой, если судить по его напряженному воинственному виду человека, готового к мученичеству.
Сзади меня раздался стук кремня, и появился слабый огонек. Потом он разгорелся, и черный слуга — мистера Лилливайта, предположила я — вышел вперед, поставив на стол маленькую масляную лампу.
Теперь, когда я могла ясно видеть священника, впечатление мученичества стало более явным. Он был похож на святого Стефана после первого залпа камней, у него был синяк на подбородке, а подбитый глаз распух и почти закрылся.
Здоровый глаз широко открылся при виде меня, и он издал удивленный возглас.
— Отец Кеннет, — я схватила его руку, широко улыбаясь на случай, если кто-нибудь подсматривал через откинутый клапан. — Я принесла ваше лекарство. Как вы себя чувствуете?
Я приподняла и опустила брови, показывая, что он должен подыграть мне. Он удивленно уставился на меня, но потом, казалось, понял. Он кашлянул, потом, ободренный моим кивком, раскашлялся с большим энтузиазмом.
— Это… очень любезно с вашей стороны… подумать обо мне, миссис Фрейзер, — прохрипел он между приступами кашля.
Я отвинтила крышку фляжки и налила ему щедрую порцию виски.
— С вами все в порядке, отец? — спросила я тихим голосом, наклоняясь, чтобы вручить ему выпивку. — Ваше лицо.
— О ничего страшного, дорогая миссис Фрейзер, — уверил он меня, его слабый ирландский акцент от волнения стал сильнее. — Просто я сделал ошибку, когда оказал сопротивление шерифу при аресте. И только от потрясения я чуть не повредил яйца бедному человеку, а он ведь исполнял свой долг. Боже, прости меня.
Отец Кеннет с набожным выражением закатил вверх свой неповрежденный глаз, и только нераскаянная усмешка портила впечатление.
Священник имел средний рост и выглядел старше своих лет из-за того, что много времени проводил в седле в непогоду. Однако ему было не более тридцати пяти лет, и его тело под черной сутаной было худым и жилистым, словно свитое из веревок. Я начинала понимать недоброжелательность шерифа.
— Кроме того, — добавил он, осторожно касаясь заплывшего глаза, — мистер Лилливайт извинился за причиненный вред.
Он кивнул на стол, и я увидела, что среди письменных принадлежностей стояла бутылка вина и оловянная рюмка — рюмка была полная, а уровень вина в бутылке почти не понизился.
Священник выпил виски, который я налила, закрыв глаза в мечтательном блаженстве.
— Лучшего лекарства и не нужно, — сказал он, открывая их. — Я благодарю вас, мистрис Фрейзер. Мне стало гораздо лучше, я мог бы даже сейчас пройти по воде.
Он вспомнил, что должен кашлять, и издал деликатный кашель, прикрыв рот кулаком.
— Что такое с вином? — спросила я, бросив взгляд на вход.
— О, ничего, — сказал он, убирая руку. — Просто я подумал, что при таких обстоятельствах мне не стоит принимать угощение от судьи. Назовите это совестью.
Он снова улыбнулся мне, но на этот раз кривой усмешкой.
— Почему они арестовали вас? — спросила я, понижая голос. Я снова посмотрела на вход палатки, но там никого не было, и только ропот голосов доносился снаружи. Очевидно, Джейми был прав, они не заподозрили меня ни в чем.
— За святую мессу, — ответил он таким же тихим голосом. — Так они сами сказали. Это подлая ложь. Я не служил мессу с прошлого воскресенья, и это было в Вирджинии.
Он тоскливо посмотрел на фляжку, и я налила еще рюмочку виски.
Я хмурилась, раздумывая, пока он пил на этот раз более медленно. Чего добиваются Лилливайт и его компания? Вряд ли они действительно стремились осудить священника по обвинению в отправлении мессы. Конечно, не составляло большого труда найти лжесвидетелей, которые подтвердят, что он служил мессу, но для какой цели?
И хотя католицизм не был популярен в Северной Каролине, я не могла видеть смысла в аресте священника, который в любом случае утром должен был уехать. Отец Кеннет приехал из Балтимора по приглашению Джокасты Камерон и собирался вернуться туда.
— О! — произнесла я, и отец Кеннет посмотрел на меня, оторвавшись от рюмки.
— Просто мысль, — сказала я, показывая ему продолжать. — Вы случайно не знаете, знаком ли лично мистер Лилливайт с миссис Камерон?
Джокаста была богатой и влиятельной женщиной, и обладая сильным характером, не обходилась без врагов. Я не понимала, почему мистер Лилливайт решил досадить ей таким странным образом, однако…
— Я знаком с миссис Камерон, — раздался голос Лилливайта позади меня, — хотя, увы, не могу похвастаться близкой дружбой с ней.
Я развернулась и обнаружила, что он стоял у входа в палатку вместе с шерифом Анструтером и мистером Гудвином, на заднем плане маячил Джейми. Последний коротко дернул бровью, взглянув на меня, но в остальном сохранял серьезный вид.
Мистер Лилливайт поклонился мне, подтверждая свои слова.
— Я только что объяснял вашему мужу, мадам, что только беспокойство об интересах миссис Камерон принудило меня упорядочить положение Донахью, чтобы позволить его длительное присутствие в колонии, — мистер Лилливайт холодно кивнул на священника. — Однако я боюсь, что мое предложение было отклонено без всяких рассуждений.
Отец Кеннет поставил рюмку и выпрямился, блеснув здоровым глазом.
— Они хотят, чтобы я подписал присягу, сэр, — сказал он Джейми, указывая на бумагу и перо на столе. — В том смысле, что я отказываюсь от веры в превращение во время причастия.
— Вот как, — голос Джейми выражал лишь вежливый интерес, но я сразу поняла, что подразумевал священник, говоря о совести.