Он оперся подбородком на мое плечо, наблюдая за котенком.
— У моей матери был котенок по имени Адсо, — сказал он. — Серый котенок совсем такой же, как этот.
— Да? — я положила руку на его ногу. Он редко говорил о своей матери, которая умерла, когда ему было восемь лет.
— Да. Редкостный мышелов и очень любил мою мать, хотя нас, детей, не любил, — он улыбнулся воспоминанию. — Возможно потому, что Дженни одевала его в кукольное платье и кормила сухарями, а я как-то бросил его в запруду возле мельницы, чтобы посмотреть умеет ли он плавать. Между прочим, он умел, — сообщил он мне, — но ему страшно не понравилось.
— Не могу сказать, что обвиняю его, — сказала я. — Но почему Адсо? Это имя какого-то святого?
Я привыкла к специфическим именам кельтских святых, начиная от Эя до Дерворгиллы, но о святом Адсо еще не слышала. Может быть, это святой заступник мышей.
— Не святого, — поправил он меня. — Монаха. Моя мать была очень образована; она обучалась в Леохе вместе с Коллумом и Дугалом, и могла читать на греческом, латинском и немного на еврейском, знала также французский и немецкий языки. У нее, конечно, не было большой возможности читать в Лаллиброхе, но мой отец старался из всех сил и заказывал ей книги из Эдинбурга и Парижа.
Он потянулся через меня и погладил шелковистое прозрачное ушко, котенок, продолжая урчать, дернул усами и сморщил мордочку, словно собрался чихнуть, но глаза не открыл.
— Одна из ее любимых книг была написана австрийцем Адсо из Мелька, [79]и она посчитала, что это подходящее название для котенка.
— Подходящее?
— Да, — сказал он, кивнув на пустое блюдце с совершенно серьезным лицом. — Адсо Молочный.
На миг появилась зеленая щелочка, когда один глаз приоткрылся, словно в ответ на это имя, потом снова исчезла, и урчание возобновилось.
— Ну что ж, если он не возражает, то я тем более, — сказала я. — Значит Адсо.
Глава 19
Дьявол, которого вы знаете
Неделю спустя мы, то есть женщины, занимались изнурительной стиркой, когда Кларенс громко затрубил, извещая о чьем-то прибытии. Маленькая миссис Аберфельд подскочила, словно ее ужалила пчела, и уронила охапку мокрых рубашек на землю. Миссис Баг и миссис Чизхолм раскрыли рты, собираясь отчитать молодую женщину, а я, воспользовавшись моментом, вытерла руки о передник и поспешила к лесу встретить любого, кто бы там не приехал.
Из-за деревьев показался гнедой мул, за которым следовала толстая коричневая кобыла, привязанная за поводья к седлу. Мул запрядал ушами и с энтузиазмом ответил на приветствие Кларенса. Я заткнула уши от дикого шума и, прищурившись против слепящего солнца, попыталась рассмотреть наездника.
— Мистер Хасбанд! — вытащив пальцы из ушей, поспешила я приветствовать его.
— Миссис Фрейзер, доброго дня вам!
Хермон Хасбанд снял свою черную фетровую шляпу и коротко поклонился мне, потом со стоном слез с мула, что говорило о долгих часах, проведенных им в седле. Когда он распрямился, его губы, окруженные бородой, беззвучно задвигались; он был квакером и не использовал сильных выражений. Не вслух, по крайней мере.
— Ваш муж дома, миссис Фрейзер?
— Я видела, как он только что пошел к хлеву, я пойду и найду его! — закричала я, пытаясь перекрыть рев мулов. Я взяла его шляпу и показала ему на дом. — Я позабочусь о ваших животных!
Он кивнул, поблагодарив меня, и медленно захромал вокруг дома к кухонной двери. Со спины я могла видеть, как трудно ему было идти; он с трудом мог опираться на левую ногу. Шляпа в моей руке была покрыта слоем пыли и грязи, и я учуяла запах грязной одежды и немытого тела, когда он стоял возле меня. «Очевидно, что он ехал в течение длительного времени, неделю или больше, — подумала я, — и спал, в основном, на открытом воздухе».
Я расседлала мула и сняла две поношенные седельные сумки с брошюрами, скверно напечатанными и плохо иллюстрированными. Я с интересом рассмотрела одну такую иллюстрацию. Это была гравюра на дереве, изображающая нескольких горящих праведных гневом регуляторов, которые противостояли кучке чиновников, среди которых я без труда опознала приземистую фигуру Дэвида Анструтера. В подписи под рисунком его имя не упоминалось, но художник с замечательной точностью передал его сходство с ядовитой жабой. «Неужели, — подумала я, — Хасбанд взялся развозить эти проклятые брошюры из дома в дом?»
Я загнала животных в загон, сложила седельные сумки и шляпу у порога дома, потом поднялась вверх по холму к хлеву — маленькой пещере, которую Джейми обнес частоколом. Брианна называла ее родильным отделением, так как там обычно размещали ожидающих роды кобыл, коров и свиней.
Я задавалась вопросом, что привело сюда Хермона Хасбанда, и не преследовали ли его. Ему принадлежали ферма и небольшая мельница, находящиеся в двух днях пути от Риджа, и вряд ли эту поездку он предпринял ради удовольствия лицезреть нас.
Хасбанд был одним из лидеров регуляторов, и его не раз заключали в тюрьму за подстрекательские брошюры, которые он печатал и распространял. Последние новости, которые я о нем слышала, гласили, что он был исключен из местной общины квакеров, которые посчитали его деятельность призывом к насилию. Я думаю, у них были основания для такого вывода, судя по брошюрам, которые я читала.
Дверь хлева была открыта, и из нее струились богатые запахи соломы, теплых животных и удобрения, вместе с обильным потоком слов Джейми. Джейми, не будучи квакером, верил в сильные выражения и с удовольствием использовал их, хотя, в основном, на гэльском языке, отчего они звучали скорее поэтически, чем вульгарно.
Звучащие сейчас излияния я перевела примерно так. «Пусть твои кишки спутаются, как змеи, пусть твое брюхо лопнет, и кишки вывалятся наружу! Пусть проклятие ворона падет на тебя, незаконнорожденное отродье навозных мух!» Или что-то подобное.
— С кем ты разговариваешь? — поинтересовалась я, просовывая голову в ворота. — И что такое проклятие ворона?
Я моргала, всматриваясь в полумрак, и различила только высокую тень напротив копны соломы, сложенной у стены. Он повернулся, услышав меня, и шагнул в свет, льющийся от дверей, потом провел рукой по голове. В волосах была солома, и несколько выбившихся прядок волос стояли торчком.
— Tha nighean na galladh torrach! — сказал он свирепо и ткнул пальцем позади себя.
— Белая сукина дочь? О! Ты имеешь в виду, что чертова свинья снова сбежала?
Большая белая свинья, обладая замечательной упитанностью и удивительной репродуктивной способностью, была в тоже время существом хитрым и коварным, а также терпеть не могла ограничений своей свободы. Она уже дважды сбегала из родильного отделения: один раз она целеустремленно кинулась на Лиззи, которая, вскрикнув, разумно нырнула в сторону, когда свинья бросилась в открытые ворота, а во второй раз она усердно вырыла яму возле стены хлева, куда залегла в засаде и, дождавшись, когда ворота откроются, сбила меня с ног, вырвавшись на широкий простор.
На сей раз свинья не обеспокоилась выработкой стратегии, она просто сломала доску своей загородки и прокопала под частоколом туннель, достойный британских военнопленных, совершивших побег из нацистского лагеря.
— Да, сбежала, — сказал Джейми, переходя на английский язык теперь, когда его ярость немного спала. — Что касается проклятия ворона, это означает, что вы желаете кому-нибудь, чтобы вороны налетели на его посевы и съели все зерно. В данном случае, я желаю, чтобы вороны выклевали глаза этой твари.
— Полагаю, в таком случае ее легче будет поймать, — сказала я, вздыхая. — Как скоро она должна опороситься?
Он пожал плечами и провел рукой по волосам.
— День, два или, возможно, три. Поделом ей, если она опоросится в лесу, и ее вместе с поросятами съедят волки, — он раздраженно пнул по куче сырой земли, оставшейся от рытья тоннеля, послав комки грязи в дыру. — Кто приехал? Я слышал рев Кларенса.
— Хермон Хасбанд.
Он резко повернулся ко мне, тотчас же забыв про свинью.
— Да, неужели? — сказал он тихо, как бы про себя. — Как интересно.