Огненный крест

И вновь обнажит карающий свой меч Главный Архангел Господних владений!

А пока, в момент завершения заключительной главы книги, в январе 2005-го, на фоне 65-го места России в мире – по «качеству жизни», – настороженно молчат мои языческие светские боги. И я проникаю памятью в минувшее, к словам русского писателя Солоневича о том, что в России после Советов – на какое- то время! – будет «нужна централизованная и беспощадно свирепая власть».

Тяжелые, зубодробительные слова.

А кто скажет, как устраивать в стране Русскую жизнь?! Ту жизнь налаживать, что приветит все живущие в ней племена, как прежде было в Великой России и на короткий срок при Сталине, когда власть умела держать баланс в национальном вопросе, не загоняя русских в угол, не держа нас за «экстремистов», как теперь, едва русский заявит о справедливости на исконной своей земле?!

Кто скажет? Кто назовет истинно верное «учение»?

Как и прежде, от летящей Руси-тройки (о, если б летящей, не спотыкающейся!) нет ответа – ни с какой стороны.

Тихая моя родина...

Не такая теперь тихая, не такая лиричная. Скорей, оскорбленная, настороженная. За огородами нашими, на разнотравных пустошах, в березовых колках, где собирали мы в детстве ягоды и рвали пучки, слушали жаворонков – запретная зона, несут дозор при «калашах» солдаты в зеленых пограничных фуражках. Порубежная земля с Северным Казахстаном. А ведь это тоже Русская земля, Южная Сибирь. Какая-то невыразимая дичь в произошедшем размежевании! О чем, к счастью, не ведают, игнорируя демократические порядки, сороки да вороны, летая, как и прежде, куда захотят, бестаможенно, в разных направлениях. Не знает и ястребок, зависший над ковыльной степью, разделенной теперь границей, что здесь протекла моя просторная трактористская юность, как и время жизни предков моих, землепашцев. Лишь взволнуются порой под ветром мои озера с домашними названия ми – Долгое, Головка, Соленое – былинные «моря» моего детства. И опять тихи они в берегах своих.

До боли узнаваемо гудят еще мохнатые шмели, зудит комарьё, парят стрекозы со слюдяными крылышками. Говорят, где стрекозы, там хорошая экология!

А Бунин говорил, мол, нельзя оглядываться назад! «Не засматривайся в прошлое!» – говорил. Что ж, мало ль чего вещал он в эмигрантской печали из своего французского далёка...

* * *

С восходом, с зарей заалела и кровля амбара.
Как прежде, на пристань иду меж картофельных гряд.
Внезапной подлодкой всплывает на Долгом гагара.
Гусыня соседская гагает на гусенят.

Порыв ветровой. Заходил дуролом камышиный.
Напугано вскрикнул мартын над рыбацким садком.
Незрелый народ пролетел в иностранной машине
Меж Долгим – Головкой. И вот уж пылят большаком.

«На грязи», конечно. Теперь толчея на Солёном.
Чуть что, наезжают. И побоку всех докторов.
Живи бы отец, он бы выплыл на лодке смоленой
Да вместе с Тарзаном. И тот бы глотал комаров.

Кот Васька бы ждал на мостках в эйфории голодной,
Как выберут сети, меж дел посудив обо всем,
Чтоб после прошествовать узкой тропой огородной:
Тарзан и отец, и кот Васька в зубах с карасём!

И я после смены сиял бы в разводах мазута,
Скворчала б жарёха, дымилась с укропом уха.
А мама и с Зорькой сумела б управиться круто,
Пока за калиткой не выстрелит кнут пастуха.

Потом уж и спать, занавесив простор заоконный,
Где мать и отец сенокосят в медах визилей.
И в снах полуснах над виденьями «Тихого Дона»,
И после мечтать о желанной Аксинье своей...

Пустое теперь уж... Сложнее забыться и выпить,
Поплакаться небу – обложен позором границ...
Осталось на Долгом под долгое уханье выпи
Смотреть на домашних, давно не летающих птиц.

Но хоть бы разочек, процесс, как всегда, «переходный»,
Увидеть далёких, взгрустнуть о заветном своем,
Как шествуют дружно – гуськом по тропе огородной:
Отец и Тарзан. И кот Васька в зубах с карасём...

В селе моем одна тысяча триста жителей. И они не обойдены развалом былого, хоть и скромного, благополучия. Старики, в основном. Молодым еще ВСЁ предстоит, коль будут взирать на происходящее нетрезвым, а то и наркотическим взором.