Автобус притормозил на перекрестке — подобрал рабочих, — и тронулся дальше. Пропустив его, какой-то сгорбленный старичок перегнал через проезжую часть корову:
— Пошла. Лысуха! Пошла, тудыть твою мать!
На старичке была простенькая, с погончиками, армейская рубаха, кургузый жилет с разводами от пота и брыль — соломенная шляпа, большая редкость даже в здешних краях.
Дом Левшовых стоял на самом краю Табурищенского района, на выезде из города. Шесть соток приусадебного участка, фруктовый садик, огород… Ветхие хозяйственные постройки, замастыренные, как говорится, из того, что под руку попало. Прямо за сараем вырыта небольшая канава, считающаяся прудом для водоплавающей птицы.
Собственно, водоплавающей птицы у Левшовых в хозяйстве не имеется, и потому на пруду её не видно. Зато куры есть. И коза — белая, безрогая и бестолковая, которая только и норовит залезть в огород или переломать соседскую кукурузу.
Козу купила на базаре мать Виктора. Купила случайно — захотелось вдруг ей, женщине сугубо городской, с какой-нибудь живностью повозиться. Чтобы, в конце концов, была поблизости хоть одна живая душа, а то сына единственного днем с огнем не сыскать: дама появляется редко, все в делах, все в каких-то заботах…
— Ты бы хоть к дяде Никону заехал, сынок. Нашел бы время?
— А что такое? — Туповато переспросил Виктор.
— Все же, родня… Я вон, жену его, Ольгу Ивановну на прошлой неделе в центре видела.
Приглашала она за белым наливом, у них в этом году урожай большой.
— Ладно, — Отмахнулся Виктор и побрел в дом. — На днях заеду.
— Да уж, тебя дождешься, — вздохнула мать. — Ох, Витенька, не узнаю я тебя! Что с тобой происходит? Не был ты раньше таким…
— Каким? — Выглянул из-за двери Виктор.
— Колючим, безответственным… эгоистичным! — Высказала сыну давным-давно уже наболевшее мать. — Водку пить начал. Пьяный за руль садишься…
— А раньше что — лучше был? Когда крутился торгашом, охранником, прислугой? Или когда на «москвиче» мотался вонючим, вечно грязным извозчиком?
— Ты и теперь не чище.
— Согласен, — пожал плечами Виктор. — Сейчас пойду, умоюсь. Уж больно ночка тяжелая выдалась.
Левшов подошел к колонке, брызнул себе в лицо пару раз холодной водой, прополоскал горло. Затем приблизился к опечаленной матери и обнял её за плечи:
— Ну, извини меня, мама… извини, что наорал тут. Несет меня. Нервы в последнее время стали ни к черту!
— Боюсь я за тебя, сынок, — покачала головой мать. — Боюсь. Чувствую недоброе. Еще с тех самых пор, как ты из Петербурга уехал. Не собрался, как следует, никаких вещей не взял. Будто второпях, будто бежал от кого-то! Квартиру, машину — на кого оставил? Здесь новую купил… Дорогая, все говорят! Откуда деньги, сынок?
— Заработал, мам. Заработал, — пришлось в очередной раз соврать Виктору. — А квартира — так с ней все в порядке, за коммунальные я заплатил. В конце лета поедешь, проверишь.
— А ты?
— И я поеду, — заверил Виктор маму. — Вместе поедем. Вот ещё денег заработаю немного, и поедем.
Мать укоризненно покачала головой и напомнила:
— Ты к дяде Никону-то все-таки загляни, обещалкин. Он о тебе давно спрашивал, оговорить хочет, пообщаться.
— Сказал же — заеду, — беспечно кивнул Виктор, и вновь поплелся в дом. Сегодня же вечером, а может, завтра утром. Или вечером… сейчас спать охота.
— Наверное, самое полезное, что может сделать для себя человек — это хорошенько выспаться. Кто-то из великих даже изрек однажды: «Сидеть лучше, чем стоять, лежать лучше, чем сидеть, спать лучше, чем бодрствовать… а лучше всего вообще не жить».
Виктор Левшов с этим был совершенно не согласен. И потому, хоть и проспал он, буквально, целый день, но исключительно для того, чтобы вечером снова быть в форме.
Когда Виктор проснулся, стрелки часов уже потеряли потенцию, и безвольно поникли примерно на половине шестого. Он вылез из-под простыни, вышел во двор, от души потянулся — и принялся за хозяйские хлопоты. Закрыл теплицу, напоил козу, убрал из-под ног разбросанный за день садовый инструмент.
Мать ушла в дом, и Виктор услышал, как она включила телевизор. Значит, во двор теперь вряд ли выйдет… Можно было заняться своими собственными делами.
Прежде всего требовалось освободить багажник автомашины.
Минувшей ночью Виктор, в перерыве между прочими шумными мероприятиями, незаметно и без огласки посетил саперную часть на так называемой Лысой горе, в которой «добивали» последние деньки срочной службы несколько его приятелей.
Часть была кадрированной, то есть неполной, и представляла собой несколько гектаров складов и хранилищ всяческого армейского имущества. Все это богатство охранялось ротой полуголодных солдатиков, находившихся под началом майора с метким прозвищем Самогон и нескольких прапорщиков, хозяйственных и трудолюбивых, как муравьи.
Как правило, служба солдат и прапорщиков этой войсковой части сводилась к починке ржавой майорской «волги» или к достройке под неё гаража. При этом, охраняемый объект оставался практически без присмотра, и только небольшая часть личного состава роты сторожила емкости с горючим и «личный бункер» майора — врытое в холм противорадиационное укрытие, приспособленное под склад всего, что в современных рыночных условиях представляло хоть какую-нибудь ценность.
С некоторых пор, Виктор начал поставлять служивым людям водку, получая взамен кое-какие полезные мелочи из казенных запасов. Сегодня, например, он привез домой два потрепанных карабина, пачку патронов и несколько тротиловых шашек с электродетонаторами. Так что, теперь предстояло выбрать подходящее место, чтобы оборудовать тайник.
… После того, как честно полученное «по бартеру» имущество было качественно упаковано в целлофан и определено в соответствующую яму, Виктор пометил место сломанной веточкой, вымыл машину и заглянул в дом.
Очередной бразильский сериал только что завершился, и вслед за слащавой мелодией телевидение вышвырнуло в народ очередную порцию рекламных роликов. Среди прочих звезд отечественной и зарубежной эстрады в одном из сюжетов мелькнул вдруг почти позабытый Маликов.
— Дошел, и этот тоже, — не удержался Виктор. — Вонючий шампунь рекламирует!
— Ну, что же, зато… — вступилась за певца мать, — смотри, какие у него волосы.
— При чем тут волосы? Кобзон — тот вообще лысый, но парики-то не рекламирует!
— Ну, Иосиф Кобзон… — покачала головой мать и предположила:
— Да у него, может, и так денег куры не клюют? Он, говорят, с мафией связан…
— Ерунда. Треп дешевый! Просто, завидуют ему многие… — Виктор тряхнул головой.
— Ладно, мам. Я поехал к дяде Никону и к тете Оле. Как обещал. А потом по делам. Буду поздно.
— Ты хотел сказать: рано?
— Нет-нет! Сегодня ночевать собираюсь дома.
— Что-то не верится…
В этот момент с улицы послышалось тарахтенье маломощного бензинового двигателя.
— Ну-ка, мама, я сейчас… — Виктор вышел наружу, чтобы посмотреть, кто подъехал, и от удивления даже присвистнул.
Возле ворот, оседлав миниатюрный мопед «Верховина» и отсвечивая в темноте огоньком сигареты, его поджидал приятель Данила Московский, крупный мужчина явно не подросткового возраста.
— Ничего себе! Вот это банда у меня… Крути педали, пока не дали? Что с тобой, дружок, неужели молодость вспомнил?
— А что мне до тебя, три километра трусцой бежать? — Огрызнулся Данила.
— Что случилось?
— Палец из «Аквариума» позвонил. У них там заморочка. «Самбисты» выпендриваются, платить не хотят по счету.
— Почему?
— Раз, говорят, Муля — бармен, то, значит, барыга. А барыг они кидают. По понятиям.
— На много нажрали?
— Не знаю. На месте разберемся. Палец сказал, что их там человек шесть-семь.