Виктор слушал рассказчика в полной уверенности, что тот несет какую-то чушь. Но все равно получалось очень интересно:
— Ну? И что дальше?
— Мой тигр нашел корейцев. Но они перехитрили тигра… Они убили его, а я убил их. Подстерег во время работы. Двоих на реке подстрелил, а третьего засыпал живьем в шурфе, выбранной породой.
Чувствовалось, что старик подошел к главному:
— Мне золото было не нужно. Оно стало моим, но я сомневался, раздумывал… Не стало тигра, и жизнь в тайге для меня потеряла смысл.
Опять прозвучало:
— Я сомневался… и не убил. Но все же взял часть золотого песка немного, унций десять. И пошел к людям, в проклятый городской муравейник.
Старик отвлекся:
— Знаешь, а ведь золотой песок совсем не блестит.
Он немного помолчал и махнул рукой:
— Короче, в Благовещенске меня сдал ментам один дантист-«чернушник».
— Туго пришлось? — Понимающе кивнул Рогов.
— Досталось… Менты все хотели дознаться, где остальное золото.
— Не сказал?
— Нет. Чего уж они только не перепробовали! До сих пор не успокоились, и здесь постоянно своих людей подсылают. Все ждут, что проговорюсь…
Старик поставил опустевшую кружку на стол:
— Нет, я знаю — мне отсюда живым не выйти, на зоне и помру. Но это вовсе не страшно, Виктор. Потому что там…
Он махнул рукой куда-то на восток:
— Там у меня есть мое золото, а тут… — рассказчик торжествующе постучал себя пальцем в лоб, — тут мой тигр! Он ночь за ночью приходит ко мне. Ждет.
— Надо же, — поднял глаза Рогов. — А мне все время лис является! Огненный такой…
— И пламенем дышит? Словно топка котла?
— Да. — Виктору стало не по себе, будто вывернули наизнанку, выставили напоказ душу.
И чтобы отогнать это ощущение он фыркнул зло:
— А ты не боишься, старик?
— Чего мне бояться?
— Не боишься, что донесу? Может, я тоже… из этих? Много, много интересного ты сегодня мне здесь нажурчал.
— Нет. Не боюсь.
— Почему?
— Незачем тебе. — Старик поднялся и будто враз утратил интерес к собеседнику:
— У тебя свое золото есть.
… Рогов очнулся, закашлявшись тяжело и надрывно. Поправил сползшее на пол застиранное одеяло, и чтобы прогнать ночной кошмар выглянул в окно вагона.
Назад, вдаль убегали искрящиеся ранней росой равнины, и за рощей у горизонта рождался первый солнечный луч.
А Виктор долго ещё не мог сообразить спросоня, возвращается ли он домой из далекого, тяжкого заключения — или поезд стремительно уносит его на юг, к могилам предков и новым смертельным опасностям…
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Далеко не ранним июньским утром, в Санкт-Петербурге, на канале Грибоедова, возле сверкающего зеркалами парадного входа в ресторан «Ройял» сидел замызганный, изъеденный язвами нищий и промышлял подаянием.
На груди у него висела табличка. Кривые, нанесенные толстым фломастером строки на ней взывали к милосердию, молили прохожих не забывать о душе и о принципах гуманизма — а в конце можно было прочитать вполне конкретное указание о том, как именно это следует сделать: «Подайте рабу Божьему на пропитание два-три доллара, либо эквивалент иностранной валюты в рублях».
Возле ресторана нищий появился не так уж давно — и сразу вписался в окружающую реальность, притерся, присиделся и даже стал чем-то вроде обязательного элемента шикарного фасада. Даже администрация «Ройяла» ни разу не попыталась вышвырнуть его взашей, чтобы не портил вид и не мозолил глаза респектабельной публике и, особенно, завсегдатаям, посещающим ресторан так же часто и регулярно, как собственный офис.
В общем, никто нищего не замечал, и что самое удивительное впоследствии не мог припомнить. Уж на что швейцары и так называемые «секьюрити» отличаются бдительной зоркостью, но и те разводили руками: дескать, пес его знает, был или не был, откуда взялся, куда пропал неизвестно! Не припоминаем, простите великодушно. С памятью, мол, дребедень какая-то происходит последнее время…
Однако, лукавили швейцары с охранниками. Уж кто-кто, а они побирушку этого приметили сразу. И на «пучеглазый» автомобиль «мерседес» со спецсвязью и непростыми для понимающего человека номерами, который время от времени забирал нищего по окончании рабочего дня прямо от ресторана, тоже внимание обратили. А потому посчитали за лучшее память свою профессиональную посторонним не демонстрировать, и особого рвения перед начальством не проявлять.