Казалось, из глаз вот-вот брызнут слезы.
— Неужели… неужели? — шевелил Рогов потрескавшимися губами.
Помещение спецчасти находилось в административном корпусе, в трех минутах ходьбы от «больнички». Виктор взбежал по ступенькам парадной лестницы, миновал показавшийся бесконечным коридор первого этажа с его тошнотворно-голубыми стенами и не дав себе времени отдышаться постучал в обитую рейками дверь:
— Разрешите?
— Да, пожалуйста.
Начальник спецчасти встретил его непривычно вежливо и даже предложил присесть.
— Итак, Рогов…
Дальнейшее с трудом воспринималось притупившимся сознанием. Виктор вообще мало что расслышал из того, что говорил хозяин кабинета:
— Верховный Суд Российской Федерации… по ходатайству…
Затем Рогов что-то подписывал, что-то невразумительно бормотал в ответ на поздравления и вопросы начальника спецчасти — но окружающее и тогда, и ещё много позже воспринималось им в некоем мутном, сероватом тумане.
Глава 3
На следующий день, 22 августа 1990 года, скрипя и повизгивая, как обычно, несмазанными роликами, откатились в сторону тяжелые металлические ворота «учреждения» УВ 14/5. Впрочем, к гражданину Рогову это уже не имело никакого отношения — как все нормальные, не киношные, люди, покинул он зону через двери контрольно-пропускного пункта.
Отбыв три года из назначенного судом «пятерика», двадцатисемилетний Виктор Дмитриевич Рогов очутился на воле, и не отходя далеко от КПП принялся осматривать и ощупывать самого себя с головы до пят.
— Эй! Чего потерял-то? — Окликнул его торопящийся на службу контролер. Это был тот самый некурящий прапорщик, который придумал использовать «ассенизатор» при недавнем инциденте с заложниками.
— Да так, Иваныч. Мелочь… — ответил Рогов. — Совесть ищу.
— Совесть?
— Вон, видишь — на стене плакат: «На свободу с чистой совестью»? Ну, я и хотел глянуть, очистилась она у меня, или нет. Да вот, чего-то никак найти не могу!
— Ш-шутник ты, Рогов.
— Когда три года назад к вам заходил — точно помню, что была… Ах, да! Вот, немного осталось.
Виктор в буквальном смысле повернулся к «зоне» передом, к лесу задом и демонстративно похлопал ладонью по выпершему из штанов собственному мужскому достоинству.
Контролер даже не посчитал нужным обидеться. Сейчас этот оскорбительный жест бывшего зэка относился не к кому-то персонально, а ко всей многочисленной лагерной администрации и охране, а значит лично на долю прапорщика выпадало не так уж и много.
Можно было не обращать внимания.
Иваныч так и поступил. Однако, сделав всего пару шагов в направлении вахты, обернулся и вновь окликнул Виктора.
— Ну?
— Ох, Рогов, Рогов… Мало ты крови у нас за три года выпил? Прапорщик укоризненно покачал головой:
— Уйти по-человечески — и то не можешь!
— А в чем дело-то? — Обиделся Виктор.
В ответ контролер молча ткнул указательным пальцем в то место, где висел уже обсуждавшийся плакат насчет свободы и чистой совести. Теперь там же, над вахтой, привязанный к крыше капроновыми веревками, болтался на ветру кусок фанеры с похабным изображением подмигивающей голой бабы. Корявая надпись гласила:
«С откидоном Вас, Виктор Дмитриевич!»
— Да уж, Рогов…
— Интересно, — Виктор почесал за ухом, раздумывая, сколько же пришлось заплатить корешам-«семейникам» за то, чтобы кто-то из солдат охраны привязал куда следует это художество.
Переведя взгляд на прапорщика, он пошарил рукой в кармане и вытащил оттуда несколько купюр — всю зарплату за отбытый срок:
— Слышь, Иваныч? Будь человеком, передай Ваське Рослякову четвертак.
Контролер помялся, переступил с ноги на ногу, стрельнул по сторонам опасливым взглядом и процедил:
— Ладно, давай.
Рогов сунул ему на пятерку больше и ещё раз взглянул на фанерное голое чудище над вахтой.
— Сам-то куда сейчас? — Поинтересовался для приличия контролер.
— Как это — куда? Домой, конечно! Это тебе, браток, в зону… А я, слава Богу, свое уже отсидел.
Не прощаясь, Виктор обернулся и зашагал в сторону поселка, на железнодорожную станцию, чтобы сразу же сесть на поезд до Ленинграда.
… От ворот колонии к станции вела широкая, ухабистая дорога, отсыпанная невесть когда из смеси мелкого гравия, песка и шлака. В начале своем она проходила по самому краю глубокого оврага, заглянуть в холодную бездну которого было жутковато даже самым отчаянным из местных смельчаков. На самом дне этой пропасти, сквозь пожухлую от постоянного недостатка солнечного света листву кустарника, просматривался узкий, извилистый ручей.