Все разом уставились на пакет, в то место, где посреди цветного изображения женщины зияла большая дыра.
— Атас, мужики! — Неожиданно взвизгнул Данила.
— Да не «атас», а «полундра», — успел поправить его рулевой. — Мы же все-таки…
Закончить фразу ему не пришлось. Лодка со скрежетом прошлась по песчаной отмели и со всего разгона уткнулась в берег.
— Кранты винту! — уже в полете прокричал Муля Папич.
— Факт, — согласился с ним вылетевший следом Палец.
Остальные члены экспедиции шмякнулись о землю молча…
Впрочем, приземление всех четверых обошлось без особого травматизма песок на берегу острова оказался некрупный и мягкий. Не повезло только Даниле — он опять больно треснулся головой и на какое-то время даже потерял сознание.
Очнувшись, Данила перво-наперво обматерил все и вся, потом поинтересовался:
— Он?
— Он самый, что ни на есть. Змеиный остров, — заверил Муля. — Я же говорил, что надо все время руль прямо держать.
— Ох, бля-а… приплыли.
Удивительно, однако лодка пострадала меньше ожидаемого. Небольшая течь в корпусе от того, что разошлись швы и выбило несколько заклепок, да лопнувший кожух водозабора ниже ватерлинии — вот, пожалуй, и все неприятности.
— Ерунда, — заверил Муля. — Работать будет. И Гарпуша ничего не заметит даже.
— Ну, что, — вздохнул Виктор. — Выгружаемся!
Остров представлял собой внушительных размеров холм, похожий на позеленевшую от бурной растительности египетскую пирамиду.
— Наверху есть площадка. Небольшая, а на ней казармы старые.
— Что-то хозяин нас не встречает. Как его звать-то?
— Бомжа, что ли? — Не сразу понял Муля.
— Ну, да.
— Не помню.
— Пошли, что ли? — Предложил Палец и, подхватив две канистры, полез на кручу.
— А почему все-таки остров Змеиным называют? — Поинтересовался Виктор. — Здесь, что и вправду змей много?
Палец стремительно вернулся назад.
— Нет здесь никаких змей, — успокоил спутников Муля. — Просто так называется. Давно.
Виктор тем временем подошел к обрыву, на который собирался взобраться Палец, и коснулся ладонью теплой, влажной глины. Метрах в пяти над ним неподвижно темнели могучими ветвями акации. Испуганная стая грачей сорвалась с деревьев и закружилась, закуролесила над берегом.
— Вот, черти… — Выругался Данила. — Хоть бы рогатку какую-нибудь шлепнуть пару!
— Или бахнуть пыжом, — поддержал его Палец.
— Здесь не поднимемся, — уклонился от обсуждения скользкой темы Виктор. — Слишком опасно. И круто.
— Левее есть овраг. Прочти до самой вершины. Года два назад я здесь с компанией отдыхал. На яхте. Так вот, наверх мы по нему забирались. И девки тоже.
… Сквозь лозу и прочую царапучую поросль, спутники пробирались по дну оврага примерно полчаса. Затем вскарабкались по склону вверх. Впереди шел Виктор и в прямом смысле прорубал дорогу тесаком. Густой подлесок, казалось, не хотел пропускать людей: под ударами тяжелого лезвия ветви трещали, гнулись, расступались на мгновение, чтобы потом хлестко вернуться обратно и преградить путь идущим. Люди вымотались почти сразу, одежда их взмокла от липкого пота, и Виктор уже хотел объявить привал, когда впереди неожиданно обнаружилась еле приметная, но вполне приемлемая лесная тропа. Она петляла между золотистыми стволами сосен, забирая куда-то влево, а под ногами хрустели сухие сучья и шишки.
Местами виднелись какие-то разрыхления почвы — нечто вроде нор.
— Кроты, — со знанием дела объяснил Данила. — Всю тропу перерыли, мать их! Того и гляди, ноги сломаешь.
— Уже близко. Метров сто пятьдесят — и все.
Действительно, через пару сотен метров лес расступился, и вся компания, пыхтя и отплевываясь вязкой слюной, очутилась на широкой поляне. Травы здесь было — по пояс, то тут, то там вольготно жужжали крупные, мохнатые шмели.
— Смотрите в оба! — Предупредил Муля паич. — И не вперед, а под ноги. На этой поляне раньше армейская полоса препятствий была. Можно запросто в какой-нибудь ров или в канаву сыграть.
— Ай-у, ешь твою мать!
— Кто? — Обернулся Виктор.
— Данила. Кто же еще? — Палец показал в глубь травяных зарослей.
Через мгновение откуда-то снизу появилась ошарашенная физиономия:
— Яма, — виновато объяснил Данила.
На противоположном краю поляны, за рядком березок, показались развалины какого-то барака.
Первая казарма. Она не сохранилась совсем… А вторая казарма — вполне ещё ничего.
— Можно жить.