— А откуда ты можешь знать, что написано в этой статье, если никогда не читаешь газет? Мне-то прислал ее мой племянник из Кермантрена. Должна заметить, что автор статейки не лишен остроумия. Вот взять хотя бы такой его пассаж: «Но за какое же ужасное преступление отвечал перед судом этот еще бодрый и почтенного вида старик?..»
Маркиз впился пальцами в подлокотники кресла. Вся растительность, обрамлявшая его лицо и похожая на воротничок у волка, встала дыбом. Глаза стали почти черными. Но хромая еще не сложила своего оружия:
— Почему ты сердишься? Журналист вовсе не ругает тебя, наоборот, одобряет. Вот, послушай-ка лучше еще: «Это действительно замечательный старик, изумительный тип старого Нимврода. Своей бородой и седой шевелюрой, еще очень густой, он отдаленно напоминает Генриха IV…» Конечно, нельзя сказать, что тут он польстил тебе, чего стоит один только этот «старый Нимврод», но в этом, если разобраться, все же нет ничего обидного для тебя…
С резкостью вспугнутого зверя Катрелис встал, чуть не опрокинув кресло, бросился к двери и распахнул ее во всю ширь.
— Комедия! — воскликнула тетя. — Что это с ним? Никак приступ безумия?
«Мадам» побледнела:
— Ах, что вы натворили?!
— Да, я позволила себе пошутить, но всего лишь слегка, моя дорогая Жанна, ничего больше, ничего серьезного я в свои слова не вкладывала. Из этого молчуна слова не вытянешь, и мне захотелось его расшевелить.
— Разве вы его не знаете? — с укоризной сказала Жанна.
Жанна встала, извинилась, что вынуждена оставить гостью, и быстро вышла из гостиной. Лучше, чем кто-нибудь другой, она знала, что дремлет в глубине души Катрелиса, понимала, что он всегда и во всем остается большим ребенком, то надувшимся на весь мир, то ласковым, а то капризничающим, топающим ногами, когда взрослые пытаются урезонить его. Знала она и то, что он слишком горд, чтобы признавать свои ошибки. Отныне у нее не было уже ни малейшего сомнения, что все его обещания, все благие намерения начать жизнь заново рассыпались в прах, и он неминуемо вернется в свою Гурнаву. Она торопливо, почти бегом направилась к конюшне, но шла неловко, спотыкаясь на каждом шагу, ступая по острому гравию. На глаза ее наворачивались слезы, но она была не в силах сдержать их. Вытирая лицо от слез, она остановилась и перевела дух. Люсьен, следовавший за ней, нес в руках сапоги и тростниковую шапочку хозяина. Маркиз де Катрелис седлал Жемчужину. Услышав шаги жены, он повернулся к ней: это был другой человек! Глаза его смотрели куда-то мимо нее, лицо осунулось.
— Холодно, — сказал он. — Вам нужно накинуть что-нибудь на плечи.
— Не беспокойтесь о моем здоровье.
Оба взволнованные, страдающие, они несколько минут молча стояли, глядя в лицо друг другу, но были не в силах произнести ни слова. Наконец Жанна собралась с духом и первой нарушила молчание:
— Что же это, мой друг? Пара глупых фраз выжившей из ума старухи, и вы возвращаетесь в Гурнаву! А как же ваша любовь ко мне… к нам всем?
— Поверьте мне: я ничего не забыл. Вы все в моем сердце, все! Я нисколько не грешил душой, когда остался здесь, я искренне хотел сделать вас счастливой, клянусь. Но я не могу совладать с собой! Я боролся, Жанна, если бы вы знали, чего мне стоили эти дни в Бопюи!..
Он вынул из кармана письма, адресованные ему, с живописаниями подвигов волка и протянул ей. «Мадам из Муйерона» погрузилась в их чтение с немного преувеличенным вниманием, наивно надеясь, что, может быть, эта нехитрая уловка будет тем последним спасительным средством, что поможет ей удержать его или хотя бы оттянуть момент отъезда. А господин де Катрелис уже натянул сапоги и стал отдавать последние распоряжения слуге Люсьену.
— Если я убью волка, — говорил он, — оскорбление с меня будет смыто. Я смогу вернуться в Бопюи с поднятой головой, выиграю партию. Великолепный финал для моей жизни! Согласен?
— Я не понимаю вас.
— Это будет поистине удар мастера, он прикончит это дьявольское животное, и моя лебединая песня! Я исполню ее, и больше уже ничто меня там не задержит. А для оставшихся волчат и волчицы хватит и какого-нибудь новичка… Жанна, Жанна, ну почему вы плачете? Неужели я вызываю у вас жалость? Или вы меня возненавидели?
Он опустил голову и вздохнул.
— Конечно, вы вправе меня возненавидеть, я ведь вас обманул. Но у меня есть одно оправдание: я обманул также и самого себя. Я не заслуживаю такой жены, как вы. Что делать, есть материя, которая не годится на хорошее платье, а только на заплаты… Я признаюсь вам честно, что волк — только предлог. Фарс тетки тоже! Все — предлог, чтобы удрать отсюда… Прощай, Жанна…