По совету Задига Ширин согласилась вернуться в Макао. В Южном Китае, сказал часовщик, случаются ураганы невиданной силы и будет лучше укрыться за крепкими стенами Вилла Нова.
— Может, после бури мы и объявим? — подмигнул Задиг.
— О чем?
— О нашей помолвке.
— Ой, так сразу? — опешила Ширин. — Пожалуйста, дайте мне еще немного времени. Огласка невозможна, пока я не переговорю с Диньяром, а удобный момент все никак не представится.
— Что ж, тем более надо ехать в Макао. Шторм даст вам массу времени для бесед.
С недавних пор племянник и другие сеты стали холодны с Ширин. Либо прознали об ее отношениях с Задигом, либо им не нравилось что-то иное. Она пыталась разговорить Диньяра, но тот ее избегал, уклоняясь от объяснений.
Но вот «Мор» поднял паруса, и Ширин изловчилась создать нужную ей обстановку. Она велела повару приготовить любимое блюдо Диньяра алети-палети. Когда жареные куриные потроха подали на стол, Ширин услала стюарда и собственноручно наполнила тарелку племянника.
— Маджхану че? Вкусно, дорогой?
Диньяр угрюмо молчал, вертя в руках вилку.
— Су тхаю дикра, в чем дело, сынок? — сказала Ширин, не дождавшись ответа. — Что-то не так?
Наконец Диньяр посмотрел ей в глаза и заговорил по-английски, что уже было знаком, поскольку прежде он всегда общался с Ширин на гуджарати.
— Правда ли, что крестника господина Карабедьяна похоронили рядом с дядей Бахрамом?
Так вот оно что: соседство могил всполошило сетов, скрывающих свои тайные вины.
— Да, сынок, — спокойно кивнула Ширин. — Правда.
— Но почему, тетушка? — взвился Диньяр. — С какой стати? Это неправильно!
— Вот как?
— Именно так — неправильно.
Ширин сложила руки на столе и, глядя прямо в глаза племяннику, сказала:
— Я думаю, тебе известно, что Фредди — не только крестник господина Карабедьяна, но и родной сын моего упокоившегося мужа.
Диньяр, явно не готовый к открытому признанию преступной связи Бахрама, вздрогнул, как от пощечины.
— Су каоч тхаме? Что вы такое говорите? Да как у вас язык повернулся?
— По-твоему, все это рассосется, если о том молчать? Не надейся, ибо невозможно произвести детей на свет тайком. Они не безгласны и, подрастая, выучиваются говорить. — Ширин пристукнула по столу, подчеркивая свою следующую фразу: — Помни об этом, когда станет известно о твоих собственных незаконных детях.
Диньяр шумно вобрал воздух — похоже, он хотел что-то сказать, но передумал и, уставившись в тарелку, оттянул вдруг ставший тесным воротник сорочки. Наконец он, запинаясь, проговорил:
— Тетушка… — голос его дрожал, — имейте снисхождение… мужчинам вроде дяди Бахрама и меня, кого дела надолго уводят из дома, ужасно одиноко… Наверное, вы даже не представляете, до чего им одиноко…
— Кхарекхар, неужели? Ты считаешь, нам неведомо одиночество?
Взгляд Диньяра выразил искреннее недоумение.
— Да как же вам его изведать, тетушка? Такие женщины, как вы, моя мать и сестры, живут себе в Бомбее, окруженные детьми и родственниками, к их услугам всяческие удобства. Потому-то мы и отправляемся за море, чтобы они пребывали в роскоши. Что вы можете знать о том, какой ценой это дается? Разве можете вы понять, каково нам и насколько мы одиноки?
Ширин сжала дрожавшие губы и сделала глубокий вдох, чтоб не сорваться.
— Что ж, Диньяр, коль тебе ведомо истинное одиночество, тогда ты, наверное, меня поймешь.
— В чем?
— Задиг-бей сделал мне предложение, и я ответила согласием.
Челюсть Диньяра отвисла, и голос ему отказал.
— Да вы что, тетушка! — просипел он. — Нельзя! Невозможно! Вас отринут! Никто из наших с вами не заговорит!
Ширин, покачав головой, усмехнулась.
— Ты ошибаешься, Диньяр. Именно ты это примешь. И не только примешь, но убедишь остальных, что для всех будет лучше, если я выйду замуж и останусь на Гонконге. — Ширин перевела дух. — Запомни одно: если сеты поднимут бучу или устроят скандал, если они вынудят меня вернуться в Бомбей, то многие парсийские семьи, уж будь уверен, узнают о своих доселе неведомых родичах в Китае. Твоя семья узнает первой.
Спорадический обстрел бастионов, продолжавшийся всю ночь, издергал нервы хуже шквального огня. Но даже если бы пушки молчали, попробуй усни в жаркой духоте небольшого пространства, до отказа набитом людьми в грязной пропотелой одежде.