Под обстрелом водяных ракет взвод пробрался через слякотное поле и, ощутив наконец твердую землю под ногами, смог прибавить шаг. Обернувшись, Кесри его уже не увидел и понял, что должен поторопиться, чтобы догнать своих.
И тут вдруг справа вылетела нацеленная в него острога. Ударом сабли Кесри ее отбил, срубив острие. А потом левая нога его, даже не уведомив болью о ране, подломилась, и он грузно упал навзничь. Вспышки молнии высветили окружавших его людей с кольями и острогами.
Кесри стиснул эфес сабли. Он понял, что ему, как говорится, вышел номер, но ощутил не страх, а только печаль, что это случилось вот так, что он принимает смерть от рук людей, с которыми у него нет никого раздора и которые даже не солдаты, но всего лишь защищают свои дома, как делал бы и он у себя на родине.
Кесри полоснул саблей метнувшуюся к нему тень. Он успел почувствовать, как клинок вонзается в плоть и крушит кость, а в следующий миг его собственный бок ожгло болью. Кесри хотел откатиться в сторону, но удар вилами пригвоздил его руку, вышибив из нее саблю. Безоружный и беспомощный, он распростерся на земле и вдруг услышал низкий горловой голос, окликавший его по имени:
— Кесри Сингх-джи!
— Ха! Яха! Сюда, я здесь! — заорал Кесри.
— Хавильдар-саиб! — Это был голос Маддоу.
В ответ Кесри лишь простонал. Поводя ружьем с примкнутым штыком, гигант присел на корточки рядом с Кесри.
— Я возьму вас на закорки, хавильдар-саиб, обхватите меня за шею.
Приникнув к широкой спине великана, Кесри почувствовал, как его поднимают; Маддоу шел осторожно, уставив штык в темноту.
Лишь теперь Кесри ощутил жгучую боль в ноге. Видимо, порвано сухожилие, подумал он, и от мысли этой боль, накатывавшая волнами, стала просто нестерпимой. Потом сквозь туман в голове пробился голос капитана Ми: «Черт возьми, хавильдар, ты весь в крови…» — и Кесри понял, что он у своих, лежит в середине каре, а взвод отбивает неприятельские атаки.
— Ступайте к солдатам, каптан-саиб, — сквозь стиснутые зубы проговорил Кесри. — Маддоу за мной приглядит.
Капитан кивнул и растворился в темноте. Меж тем великан распорол на Кесри рейтузы.
— Бахут кхоон ба, кровь течет сильно, — сказал он. — Нужна повязка.
Маддоу стянул с себя рубаху, разодрал ее на полосы и перевязал раненого. Потом что-то достал из кармана и сунул ему в рот. В нос Кесри ударил густой, приторно-сладкий запах опия.
Зелье стало как будто ответом на молитву: боль мгновенно отступила, дыхание выровнялось.
Через минуту вновь донесся голос капитана:
— Ну как ты, хавильдар?
— Сносно, каптан-саиб. Как там ребята?
— Стараются, да только не знаю, сколько еще мы продержимся без ружей. Эта шваль повсюду.
Кесри, окутанный удивительным покоем, вдруг кое-что припомнил из своей сипайской юности.
— Дайте мне дождевик, каптан-саиб! — крикнул он. — Я попробую один фокус — может, получится.
Вместе с Маддоу он соорудил подобие палатки из двух дождевиков. Потом выковырнул отсыревший заряд из своего ружья и попросил великана раздобыть сухие тряпицы. Тот снял тюрбан и с его изнанки оторвал несколько кусков ткани, не успевшей промокнуть. Скрутив их в жгуты, Кесри насухо протер ствол и ружейный замок. Затем позвал капитана и сказал, чтобы тот попытался выстрелить, укрывшись дождевиком.
Чуть погодя щелкнул выстрел, послышались испуганные вскрики. Капитан просунулся в палатку:
— Что ж, на время это их отпугнет. Повторить сможешь, хавильдар?
— Уже сделано, каптан-саиб.
Кесри передал мушкет капитану, и тут вдали грохнул выстрел, следом другой.
— Это капсюльные ружья! — вскинулся Кесри.
— Точно! — возликовал капитан. — Камеронианцы! Они услыхали наш выстрел!
Поняв, что помощь близка, Кесри позволил себе расслабиться. Когда подошли камеронианцы, он был без сознания.
Мой дорогой Захарий,
Пишу в спешке…
Я не знаю, каким поступком или какими словами убедить тебя, что я не желала причинить тебе боль. Если порой я была бессердечной и капризной, то лишь потому, что понимала: лучшим выражением моей любви станет предоставленная тебе свобода для поиска своего пути в жизни. Ты же знаешь, я глупое, суетное и несчастное создание, и я хотела избавить тебя от бед и позора, которые навлекала на всех, кого любила. Но и в этом своем стремлении я была глупа и суетна, лишь теперь я понимаю, что есть только один действенный способ отпустить тебя на свободу…
На прощанье прошу об одном: позаботься о Полетт, чьи надежды на счастье я тоже порушила. Ты уже крепко стоишь на ногах и, несомненно, добьешься большого успеха, а вот ей придется несладко. Если хоть что-нибудь я для тебя значу, ты исполнишь то, что не успела я: загладишь мою вину.