— Гуди Хаас как-то говорила мне, что этот цветок способен привораживать, — весело проговорила она. — Если положить по цветку в каждую туфлю, то станешь неотразимой.
Эштон рассмеялся и покачал головой.
— Тебе нет нужды пользоваться привораживающими средствами. Не сомневаюсь, что многие мужчины считают тебя неотразимой.
Ей хотелось спросить, не является ли он одним из них, но она не осмелилась. Эштон слишком добр, чтобы отрицать это, и воспитан, чтобы признать. Сев на скамейку около летнего домика, Бетани отложила в сторону цветок. Далеко внизу волны разбивались о скалы.
— Как здесь тихо и спокойно, — заметила она.
— Да, — согласился Эштон. — Хотя я предпочитаю, чтобы строения имели какую-то практическую цель.
— А я считаю, что здесь просто замечательно.
Его губы крепко сжались.
— Почему ты так на меня смотришь?
Он глубоко вздохнул.
— Ты напомнила мне о пропасти между нами.
Она только открыла рот, чтобы возразить, но он предупреждающе поднял руку и продолжал:
— Ты очаровательна, любовь моя, и необыкновенно наивна. Я не считаю это отрицательными качествами. Ты заслуживаешь роскошной жизни и снисходительности. И вполне естественно, что тебе нравятся такие вещи, как этот летний домик, увитый плющом.
— Что плохого в том, чтобы любоваться красотой?
— Совершенно нет ничего плохого. Ты должна простить мне мое плохое настроение. — Эштон подтянул колени к груди и посмотрел на нее ничего не выражающим взглядом. — Я скоро уеду из Ньюпорта.
Бетани изумленно раскрыла рот.
— Ты уезжаешь?
— Да, детка. После смерти отца здесь меня почти ничто не держит.
— Систоун — твой дом. Ты не можешь уехать. Не должен.
Он только покачал головой.
— Это твой дом, любовь моя. А для меня это место моей работы.
Она смотрела на него невидящим взглядом, на глазах выступили слезы. Эштон отвернулся.
— Я не хочу чувствовать себя виноватым перед тобой. — Затем, как бы через силу, он снова взглянул на нее. — Раньше мне не раз приходилось успокаивать тебя в своих объятиях, заставляя снова смеяться, но в последнее время, когда я это делаю, никто из нас уже не смеется.
— Куда ты собрался уехать? — спросила она дрожащим голосом.
— Я еще не решил. Уеду, когда закончится сезон скачек.
— А как насчет Кэрри?
— Моя сестра живет собственной жизнью и будет, несомненно, рада моему отъезду. Я буду по возможности присылать ей деньги.
Импульсивно она взяла его за руку.
— Мне не хочется, чтобы ты уезжал.
Эштону показалось, что он ощутил боль ее сердца. От теплого прикосновения ее руки его охватил жар. Ее красота приносила наслаждение: длинные волосы медового цвета каскадом спускались на плечи, они словно излучали солнечный свет; от девушки исходил невыразимо приятный аромат жасмина; белая, словно сливки, кожа и полные губы молили отведать их спелость. Его твердая решимость поколебалась, когда он прочел желание в ее глазах. У него вырвался стон отчаяния, когда он стремительно привлек ее к себе и поцеловал. Бетани сладко вздохнула в его объятиях. Каждый раз, когда они обнимались, связь между ними укреплялась — шелковые нити страсти становились все прочней. Ее вздрагивающие ресницы коснулись его загорелой щеки, и он почувствовал, что Бетани с наслаждением вдыхает запах его кожи. Ее руки нежно гладили его спину, нарастающая страсть пробудила в нем горячее желание. Под его настойчивым поцелуем губы ее раскрылись ему навстречу, его язык скользнул сквозь ее зубы, и он услышал приглушенный стон в ее груди. Он упивался вкусом летней сладости, исходившим от нее, а ее теплое страстное тело таяло в его объятиях, которые, казалось, длились бесконечно, пока он не опомнился и с трудом не оторвался от нее. Бетани вся дрожала, сердце бешено стучало в груди.
— Эштон, не покидай меня, — выдохнула она дрожащим шепотом. — Мне кажется, что я только нашла тебя.
— Мы зашли слишком далеко. Если бы ты знала, что делаешь со мной, то убежала бы в страхе за свое целомудрие. А теперь позволь уйти, потому что, если останусь, не смогу уйти вообще.
— Останься, чтобы быть вместе.
— Вот так все просто, — грубовато ответил Эштон, кентский акцент стал более явным. — Даже если я останусь в Систоуне, мы никогда не сможем быть вместе.
— Нет, сможем, Эштон.
Его глаза источали гнев, рука крепко сжала ее плечо.
— Неужели ты действительно этого хочешь? — Он чуть встряхнул ее. — Встречаться украдкой, прятаться в саду, как нашалившие дети?
Она покачала головой. Погрустнев, отошла, обдумывая слова Эштона. Его взгляд скользил по саду, на лице появилась безрадостная язвительная улыбка.
— В чем дело? — поинтересовалась она.
— Я только что подумал, в какой скандал мог бы превратиться мой отъезд, если бы кто-нибудь увидел нас сейчас. Твой отец выгнал бы меня, как последнего негодяя.
Бетани попыталась улыбнуться — Эштон никого и ничего не боялся, и меньше всего гнева ее отца. Он отступил от нее, увеличив расстояние между ними.
— Меня ждет работа. До свидания, — резко произнес он и направился по тропинке к конюшням.
Как только гости намекнули, что им пора уходить, Бетани тут же вскочила с дивана, обитого парчой, — ей надоело с холодной вежливостью принимать ухаживания поклонников, особо не заботясь, что они начнут шептаться за спиной, называть ее высокомерной и неприступной.
Девушка протянула руку Киту Крэнуику, ее самому частому и нежеланному визитеру. Он склонился, целуя ей руку, его глаза блестели, что не укрылось от Мейбл Пирс, которая относилась к Киту как к своей собственности, считая, что Бетани перешла ей дорогу.
Приклеенная улыбка исчезла с лица Бетани; придется когда-нибудь рассказать Мейбл, как безосновательна ее ревность: Кит не вызывал у нее ничего, кроме зубной боли.
Затем хозяйка протянула руку второму гостю — необычайно красивому, темноглазому и темноволосому капитану Дориану Тэннеру, совсем не похожему на Кита Крэнуика. Его черты напоминали ей статую в вечерних сумерках, полную таинственности и теней. Но все же красивая военная форма придавала его внешности надежность и уверенность. Дориан не только поцеловал ее руку, но и склонился в грациозном поклоне.
— Приходите к нам снова, — сказала Бетани, вспомнив о манерах. — Возможно, в следующий раз сосредоточусь во время игры в карты, сегодня я все время проигрывала, не так ли?
— Мне совсем не доставляет удовольствия выигрывать у вас, мисс Бетани, — ответил Дориан. Стараясь улыбаться, Бетани проводила гостей к парадному входу и помахала вслед отъехавшему экипажу. Еще никогда ей не было так скучно.
В тот же вечер она отправилась на конюшни, надев блестящую светло-серую юбку и жакет того же тона.
В дверях появился Барнэби Эймз. Приподняв шляпу, он приветствовал ее.
— Рад вас видеть, мисс. Оседлать Каллиопу?
Она уже открыла было рот, чтобы ответить, как услышала громкое ржание из соседнего стойла. Заглянув, Бетани увидела Корсара, опустившего голову и бьющего копытами по посыпанному песком полу. Улыбка расплылась на ее лице. Беспокойное настроение жеребца полностью соответствовало ее состоянию духа.
— Оседлай для меня Корсара, — приказала она Барнэби. — Сегодня вечером мне нужен более норовистый конь.
Конюх переминался с ноги на ногу.
— Мисс, вам не следует садиться на это неукротимое животное: только сумасшедший может ездить на нем — этот дьявол скорее сбросит вас в колючие кусты, чем подчинится.
— Корсару нужна твердая рука. Разве я когда-нибудь боялась лошадей? — Жеребец снова заржал и мотнул головой.
Конюх продолжал спорить, но Бетани не уступала. И вскоре она уже сидела на черном жеребце, не выезжая из конюшни, упрямо стараясь справиться с ним. Конь игриво мотал головой из стороны в сторону. Когда она попыталась направить его к воротам, Корсар поднял в воздух передние копыта и заржал. Внезапно поводья были вырваны из ее рук, и на нее взглянула пара возмущенных голубых глаз.