Чекист вдруг заподозрил, что дети намеренно отрезают его и Острикова от арестованного, чтобы дать попу сбежать.
– Он враг!! – рявкнул сержант и стал распихивать шпанят. – Ваш учитель арестован, потому что он враг!
Гущин оттолкнул последнего мальчишку и крепко схватил священника за руку.
– Сами вы враги!
А вот это уже не финка. Это самый настоящий диверсионный акт с применением огнестрельного оружия.
– Кто это сказал? – Гущин резко обернулся.
Перебегая глазами с одного на другого, он пытался найти в их гневных мордочках чувство мгновенной вины и сожаления о вырвавшихся словах. Но ни один не потупил взора.
Они просто отступали, сверля его своими глупыми и сердитыми бескомпромиссными детскими взглядами.
– Кто это сказал, я вас спрашиваю?! Ну-ка ты, пионер, иди сюда…
В ответ они порскнули в стороны, как воробьи с куста. Улица вновь опустела.
Трое молча продолжили путь. Впереди уже виднелись постройки бывшего монастыря, над ними помалу вырастала колокольня с дальней, противоположной стороны.
Гущин пыхтел, не мог успокоиться. Рука лежала в кармане, на рукояти нагана. Остриков тоже страдал внутренне – хмурился, плелся уныло.
Влетевший в спину чекиста камень окончательно лишил его душевного равновесия. Рука с наганом сама дернулась из кармана, и только мгновенная реакция милиционера спасла от пули убегающего стремглав мальчишку.
– Я тебе, Витька, штаны-то спущу да выдеру!.. – Остриков проорал это, поднимая упавший на землю револьвер. – Извините, товарищ сержант! – повинился он, подавая чекисту оружие. – Вы уж того… не того… Нехорошо получилось.
– Да и вы, Остриков… – морщился тот, потирая правое запястье. – Вы же мне чуть руку не сломали. Как лось навалились.
– Дети же…
– Дети?! – Гущин отобрал у него наган и неожиданно выругался по-матерному. – Это, Остриков, не просто хулиганское нападение на представителя власти при исполнении. Это самая настоящая вражеская вылазка. Диверсия! Вы понимаете, что за этим должно последовать?
– Понимаю, товарищ сержант, – упавшим голосом подтвердил милиционер.
– Как фамилия малолетнего диверсанта?
– Не знаю. Не разглядел.
– Но вы же назвали его по имени!
– Так это просто… ну так, припугнуть…
Чекист даже не стал смотреть в его честные милиционерские глаза.
– Ладно, – процедил. – Разберемся с этим вражьим гнездом.
– Безотцовщина, товарищ сержант, – еще пытался выгородить шпану Остриков. – Тут у каждого второго отец в город на заработки подался да и пропал с концами. Раскулаченные опять же… мужиков выслали, а семьи оставили.
– Как это пропали с концами? – не понял Гущин. – В советской стране люди не могут пропадать просто так.
Остриков пожал плечами.
– Не хотят возвращаться. В колхозе не прокормиться…
Он прикусил язык. Повернулся к священнику, стоявшему смирно, только чуть дрожавшему от холода.
– Замерзли, гражданин Сухарев? Сейчас в милиции отогреетесь. Идемте, товарищ сержант, время скоро уже позднее.
Чекист не заметил оплошку милиционера. Ему вдруг вспомнился собственный отец. Иван Дмитриевич был родителю благодарен – как раз за то, что рано помер и оставил его сиротой-безотцовщиной. До десяти лет Ваня Гущин отцом гордился. Тот, по рассказам матери, был героем гражданской войны, красным кавалеристом, погибшим в бою с белобандитами. Когда в двадцать четвертом году отец вернулся, ореол героя быстро померк. Тогда еще Ваня Гущин не осознавал всех идейных противоречий окружающей жизни. И было до слез больно и обидно, когда батька жестоко отодрал его по голому заду сыромятным ремнем: за то лишь, что увидел сына весело марширующим позади пионерского отряда, который строем под бой барабана проходил по их улице. «В красные скауты хочешь, сынок? А ну-ка, поди сюда…» – «За что, батя?..» – «А чтоб не хотел». Через полгода отец умер от чахотки. Но пионером Ваня Гущин так и не стал. Зато в комсомол его приняли сразу, как только подал заявление. К тому времени он уже знал, что отец не был никаким красным кавалеристом, а отбывал исправительный срок как нижний строевой чин деникинских войск. Поэтому в вопросе о безотцовщине сержант Гущин имел твердое мнение: лучше так, чем с отцом-контрой.
– Село заражено троцкистско-фашистскими настроениями. В этом и ваша вина, милиции! – распекал Острикова чекист. – Куда вы смотрели, когда у вас под носом в советской школе открыто велась контрреволюционная работа?
– Наше дело – ворье и бандиты, – оправдывался милиционер. – А учитель Михайловский был на хорошем счету у директора школы.