Как-то случилось быть ему одному. Он встал с лавки и босой на цыпочках подкрался к иконостасу, взял в руки небольшую тёмную икону древнегреческого письма и стал рассматривать, полагая, что старец не зря так долго около неё увивался, должно быть проверял, на месте ли что-либо примечательное. Но в чём оно заключается? Икона как икона, таких много в деревенских домах, где живут истинно верующие. На ней был изображён то ли Николай угодник, то ли Илия пророк. Она была выщерблена в одном углу, потускневшая и закопчёная, утратившая былые краски, которыми была писана. Смотрел он, но ничего не обнаружил, потряс, но тоже ничего не нашёл. Нечаянно двинул перекладину, что скрепляла доски, и заметил, что она подвинулась, как крышка пенала. Под ней в выемке лежал свёрнутый в трубку небольшой кусок то ли толстой бумаги, то ли пергамента. Развернув и прочитав свиток, он еле совладел с собой. Ноги обняла мелкая дрожь и слабость. То была опись ценностей, хранившихся в скитской ризнице. Более всего его поразила запись: «…сундук мурманский кованый в три локтя длиной и полтора шириной, с двумя замками тайными, а пудов в нём три с четвертью… А в нём денги золотом, фряжские и свейские, и ромейские и лалы, яхонты и самоцветные камни, узорочье чеканное, обронное сребро и золото, зенчуга разные».
Олантьев трясущимися руками свернул свиток, положил в выемку, задвинул крышку, поставил икону на место и бросился в постель. Лицо пылало жаром, сердце бешено колотилось. Лёг он вовремя. Буквально через полминуты вошли Серафим с Кириллом. Кирилл по привычке сел на низенькую скамеечку в изголовье и стал расспрашивать о здоровье. У Олантьева был возбуждённый вид, что дало повод старцу спросить:
— Аль опять плохо, барин?
— Неможется с утра, — соврал Олантьев, пытаясь совладеть с собой и не выдать волнения, которое его охатило.
— Взаперти сидишь, — ответствовал старец. — На волю тебя надо отправлять. Дух лесной укрепит тебя. Не за горами весна, солнце яркое, синички тенькать начали…
Олантьев только поддакивал, стараясь справится с возбуждением после обнаружения тайника.
С того дня нравоучения старца, его наставления и благие мысли поручика пошли прахом. Здоровье его настолько окрепло, что можно было возвращаться в имение, но он под разными предлогами тянул время, задерживался, благо его никто не выгонял насильно. Сказал он им не свое настоящее имя, присовокупив, что в их краях был проездом по государственной надобности.
Разными путями пытался он осведомиться, где в скиту ризница или хранительница с мурманским сундуком. Но ничего достоверного не узнал. Скитники были скрытными и неразговорчивыми людьми. Так и поехал он со своим провожатым до города, не солоно хлебавши, ничего доподлинно не узнав про богатые соровища, скрытые в скиту, но прихватив с собою свиток, выкраденный из иконы и припрятанный на груди под сердцем.
На его удачу возницей оказался скитник, коему скитские законы и уклад жизни давно стали поперёк горла — Филипп Косой. Был он в самом расцвете сил, рыжий, с небольшой подстриженой бородой. На сухом лице выделялись глаза, затянутые всегда дремучей глубиной и нельзя было увидеть в них его душу, словно подёрнутую болотной ряской. Был он подвижен, проворен и непостижим в своих действиях. Веяло от него первобытным духом. С виду вроде бы человек, а что внутри понять было невозможно.
«Леший какой-то», — подумал вначале поручик при взгляде на возницу, севши в сани и крепче ухватившись за свою трость с тайным оружием. Косой же оказался на поверку не таким и дремучим. Он даже был словоохотлив, не в пример своим единоверцам. И поведал барину между прочим, когда тот завел разговор о ризнице, что есть у них такая, зовомая скитниками хранительницею, но что в ней имеется, то за семью печатями, смотрителем за ней поставлен ключник Изот, мужик умный и честный. Про клад мурманский не сказал, хотя, полагал барин, и не знал по причине своего рядового положения в скиту.
К концу дороги они столковались и поняли, что им надо друг от друга. Филипп пожаловался, что ему до печёнок осточертела тихая лесная жизнь, хочется вольного ветра, но без денег деваться некуда, и если они были бы, он бы плюнул на этот скит, заточать себя в болотах ему нет никакого резону, он молод, жизнь одна, а мирские утехи разнообразны и ему хотелось изведать их полной мерой. Барин пообещал ему все мирские утехи и много денег, если тот сделает для него одно дело. Так как Филипп в это зимнее время часто наведывался в Верхние Ужи для продажи лишних скитских запасов — зерна, квашеной капусты, огурцов и разных мочённостей — договорились, что в следующий приезд в город зайдёт на постоялый двор к Дормидонту Пестуну, скажет, что от барина и барин ему скажет, что предпринять.