— Когда обедают? — осведомился Изот.
— Уже время? — ответил служка. — Соизволите отведать нашей пищи?
— Непременно.
— Кормят у нас сытно и дёшево. Сами убедитесь.
Еще раз оглядев Изота с головы до ног, служка удалился, плотно закрыв за собою дверь.
Отдохнув с час, Изот вышел из номера. Время было обеденное. С низу, где харчевались постояльцы, тянуло запахом наваристых мясных на костях щей, сытным запахом свежеиспечёного хлеба. И у Изота опять засосало под ложечкой. Спустившись с лестницы, он вошёл в зал.
На ресторан этот зал для питания постояльцев мало чем походил, да и кушанья отнюдь были не изысканные, что Изота обрадовало: на дорогие рестораны у него не хватило бы вырученных от заложенного подсвечника денег.
Здесь всё было, как в обычном трактире среднего пошиба: те же квадратные дощатые скоблённые столы, стулья тяжёлые с точёными спинками, такой же громоздкий буфет с разнообразной выпечкой, самоварами, чайниками, баранками, морсом и брусничной водой, водкой и крестьянской закуской: огурцами, капустой, пирогами и сушками.
Народу было немного — не все столы были заняты. В основном обедали постояльцы этого двора. Изот определил это потому, что посетители были без верхней одежды. Человек пять сидели в углу в зипунах и полушубках, всего вернее, крестьяне из недальних деревень, приехавшие на базар, или занимающиеся извозом. В помещении стоял гул, какой всегда бывает в таких заведениях при обедах. Воздух был спёртый, тяжёлый, несмотря на открытые форточки.
Изот заказал себе щи из квашенной капусты, кулебяку с гречкой, ватрушки с творогом и чаю. Ел медленно, неспешно отправляя ложку в рот и прислушиваясь к разговору. Из общего шума иногда выделялись громкие голоса посетителей: каждый калякал про себя, рассказывая разные истории из жизни, или кого-то ругал, или сыпал непристойностями, от которых слушатели взрывались гомерическим хохотом.
Отобедав, Изот оделся, закрыл свой номер на ключ и пошёл побродить по городу, в надежде кое-что, может, узнать о барине. Однако ему в этом не везло. С кем бы он ни начинал разговор, никто ничего не знал о таком человеке.
Около церковной ограды, увидел нищего с непокрытой головой, посиневшего от холода, протягивавшего к выходившим прихожанам шапку, в которой лежали несколько мелких монет. Скитник подошёл к нему и опустил в шапку копеечку, от чего тот был донельзя благодарен, и Изот посчитал нужным его расспросить.
Он завёл разговор о житье-бытье на этом свете, о том, что тяжко в зиму живётся попрошайкам, спросил, отчего нищенствует человек. Побирушка разохотился на разговор, рассказал, что после отмены крепостного права, он оставил деревню, где тащил тягло на барина, уехал в город в надежде начать новую жизнь. Сначала везло более или менее, устроился к хозяину на фабричонку работать — ткать холсты. Поработал год или два, сумел заработать малую толику денег, и решил вернуться в деревню, купить домишко и открыть своё дело. Поехал домой по железной дороге. Вот тут-то не повезло. Ночь проспал, утром хватился: денег нет — утащили. Ещё с вечера один малый показался ему подозрительным: так и шнярял глазами по пассажирам, вёл себя очень неспокойно. Нашёл его. Поприжал. С одним бы он справился. А оказалось, что их здесь целая шайка. Явились его сотоварищи. Избили. Скинули с поезда. При падении сломал руку. Местный фельдшер кое-как поправил. Кость срослась, да неправильно. Так стал убогим. Прежнюю работу делать уже не мог. Вот и перебивается с хлеба на воду. Ходил по городам и сёлам. Застрял в Ужах.
Изот посочувствовал его горю. Сам рассказал, как остался без крова.
— Я бы, конечно, не попрошайничал, — сказал нищий, — ежели был бы цел, как ты. А убогого на работу настоящую не берут, а возьмут — могут и не заплатить, что взять с обездоленного, куда идти ему жаловаться. Вот и остаётся одно — попрошайничать, хотя тоже на кого попадёшь, бывает гонят, как собаку. Ну мы уже привычные.
— И давно нищенствуешь? — осведомился Изот.
— Давно. Не считал, да и не упомню. Несколько лет.
— Ходишь по белу свету…
— Раньше ходил, а теперя прилип к одному месту. Вот в Ужах обосновался.
— Сколь времени?
— Да больше года.
— Наверное, многих знаешь?
— Как не знать. Одни и те же лица мелькают. Чужого пришельца сразу видать. Взять хоть тебя. Я сразу смекнул, что ты не нашенский, из чужих краёв.
— Глаз у тебя намётанный.
— А как же не быть глазу. Надо сразу определить, кто подаст нищему, а кто обругает, а то и пинка под зад даст. Люди разные… Глаз что алмаз — наскрозь видит.