— Это уж непременно, — подтвердил Пестун и спросил: — Его уже осудили?
— Осудили. Без проволочек.
— И надолго?
— Для него и нас достаточно. На двенадцать лет.
— Ого. — Пестун присвистнул. Но тут же умолк, увидев недовольное лицо барина.
Барин шевельнулся в кресле, вынул из жилетного кармана золотые часы на массивной жёлтого цвета цепочке. Открыл крышку. Раздалось мелодичное звучание. Барин незаметно вскинул глаза, посмотрел на Пестуна, чтобы увидеть, как разгорелись глаза у содержателя постоялого двора при виде этих часов.
Он то открывал крышку и наслаждался переливчатой мелодией, то вновь закрывал. Наконец отцепил цепочку, щёлкнул крышкой часов и протянул их Пестуну:
Возьми!
Тот не понял.
Чего изволите?
— Бери, дарю!
Пестун обомлел:
— Мне?
— Тебе.
Пестун протянул робко руку, сам не веря своим ушам и глазам и думая, что барин подвергает его испытанию.
— Бери, бери, — продолжал барин. — Дарю от чистого сердца. Я видел, как они тебе нравились. Ты их заслужил.
Пестун грохнулся на колени, схватил жирную руку барина с увядающей кожей и прикоснулся к ней губами.
— Благодетель вы наш… как… как.
— Встань! Это тебе за службу: за прошлую и предстоящую. Нам предстоит много сделать. Я ещё буду богат, как никогда. Мы тогда всем покажем… Найдёшь сундук, награжу особо. До конца дней своих будешь кататься, как сыр в масле.
Барин, когда чрезмерно употреблял, становился сентиментальным, душа его жестокосердая размякала, и он частенько в такие минуты делал слугам подарки, правда, на трезвую голову всегда каялся, но слово своё держал и не отбирал даденное.
— Непременно-с, благодетель вы наш, — шептал Пестун, поднимаясь с колен. — Я ваш верный слуга до гроба. Непременно-с.
— Деньги принесёшь сегодня, до вечера, — сказал барин Пестуну, давая понять, что разговор окончен.
— Будьте уверены, — ответил Пестун, пятясь задом к двери.
Выйдя из гостиницы, он глубоко вдохнул свежий воздух. С каждым днём тяжелее становится работать на барина. Последние дела много прибытка не дали. Одна надежда на это скитское золото. Конечно, Пестун отправится летом в скит и голову свою положит, но найдёт этот чёртов сундук.
Часть третья
Старая мельница
Глава первая
Подкидыш
Маркел с сыном Антипом и женой Прасковьей убирали на огороде капусту. Уродилась она в этом году славная: кочаны упругие, белые, некоторые, наверное, фунтов под девять-десять. Прошли первые заморозки, и капуста приобрела сочность, звучность, хрустела под рукой, когда срезали круто налитой вилок.
Антип сшибал кочаны кухонным тяжёлым косарём, а Маркел и Прасковья бросали их в куль, чтобы полный отнести в сени. Там их сваливали в кучу, приготовившись после обеда порубить для квашения. Для этого Прасковья рано утром, загодя, нарезала моркови, приготовила яблок, клюквы, грубого помола соли и чеснока.
Маркел, видя, как Антип орудует острым косарём, радовался: дельный из него парень выйдет — и не болезнен, и разумом смышлён. Тогда-таки уговорила его Прасковья оставить подкидыша, да и сам он особо не сопротивлялся, наоборот, в душе полагал, что надо оставить, только ждал первого слова жены, и вот теперь оба не нарадуются на приёмыша. Отрада и помощь в старости, да и хозяйство есть теперь на кого оставить.
Как сейчас помнит Маркел тот день. Было это после Юрья холодного, но до Николина дня. Ночью тогда подвывала метель, снег бил в стёкла, а под утро затихло и так благодатно было на воле. Встали они, как всегда, рано. Прасковья подоила коров, затопила печь, собрала на стол. Поев, Маркел по привычке облизал деревянную ложку и положил на стол. Сам не зная почему, вздохнул:
— Эх, мать наша гречневая каша: не перцу чета, не прорвёт живота.
— Ты чего это, отец, там говоришь? — спросила Прасковья, не расслышав слов мужа.
— Да я так, сам с собой, — ответил он и, отодвинув глиняную миску, из которой ел кашу с молоком, на край стола, встал с лавки.
— Будя, — сказал он сам себе, поглаживая большой живот.
— Наелся, Маркел? — спросила Прасковья, высокая, сухощавая, возясь с чугунками возле печки. Главной своей заботой она считала всегда накормить вдосталь мужа, а уж потом справлять остальные дела.
— Ага, — ответил Маркел, прошёл в угол, где были вбиты в стену гвозди, на которые вешали одежду, и стал натягивать на широкие плечи полушубок. — Пойду ворота открою — сегодня мужики хлеб на помол обещались привезти. Вдруг в такую рань кого-нибудь Бог принесёт.