— Иди, иди! — ответила жена. — Я сама всё сделаю. Иди!
Двое саней уже стояли возле мельницы. Вокруг них бегали мужики из дальней деревни Ситниково. Маркел их хорошо знал. Да и как не знать: пол-округи возило на его мельницу зерно. Поневоле всех будешь знать.
Поздоровались, как старые знакомые, за руку.
— Здравствуйте, Маркел Никонорыч!
— Доброго вам здоровья, мужики!
Приехавшие сняли шапки, поклонились: мельник не барин, но лицо значительное, а от поклона шея не переломится.
Маркел помог завести лошадей поближе к настилу, под навес, чтоб сподручнее и ближе было таскать мешки.
— Сами разгрузите или помочь? — спросил он.
— Ну что ты, Маркел Никонорыч, — ответили мужики, оба кряжистые, в силе. — Сами справимся, не впервой. — И стали выгружать мешки из саней.
— Как доехали? — спросил Маркел.
— Хорошо. Дорогу-то полем передуло, но снег лёгкий. Хорошо доехали. А чо не доехать: лошадки справные.
— Никто не попадался на пути?
— Никого не видели, — замотали головами мужики. — А чо?
Маркелу не хотелось рассказывать про младенца, и он соврал:
— Говорят, беглый объявился. Из острога бежал.
— Беглый! — удивились мужики. — Вот те ну! Нет, мы никого не видали. А чо беглецу на дороге делать? Он, чай, в лесу хоронится…
— Жрать-то ему надо. Разбоем, стало быть, промышлять будет, — пояснил Маркел, сам испугавшись своих домыслов.
— Спаси и сохрани, — перекрестились мужики. — Не дай Бог, такому на пути повстречаться…
Так ничего и не узнав про человека, принёсшего младенца, Маркел принялся за свое дело.
К обеду управившись с помолом, он отпустил мужиков с мукою восвояси, сам прибрался на мельнице и вернулся в дом.
Ребёнок мирно спал, завёрнутый в чистые простынки на матрасике, на скорую руку сшитым Прасковьей и набитым соломой. У печи, жарко пылавшей, стояло деревянное корыто с водой.
— А я помыла мальчонку-то, — говорила Прасковья, собирая обед на стол. — В чистотеле его ополоснула, чтоб никакая короста не пристала. Редко его мыли-то… опаршивел весь…
Маркел подошёл к ребёнку, наклонился, долго разглядывал, словно в первый раз увидел такого маленького.
— Мальчонка, говоришь?
— Мальчонка, Маркел. Уж как он молоко сосал!.. Голоднющий ребенок-то был…
— Знамо дело, голоднющий. Было бы чем кормить, не подкинули бы.
— Не от хорошего житья подкинули, — вздыхая, согласилась Прасковья.
— Тряпьё сожгла?
— Сожгла. Как ты велел. Чего не сжечь. Гнильё одно.
— Правильно. Неизвестно, откуда он. Еще хворость какую принесёт.
— Хватит тебе о таком судачить, — взволновалась Прасковья. — Скажешь тоже.
— Береженого Бог бережет.
— Вот смотри, что я нашла. — Прасковья подала мужу обрывок толстой промасленной бумаги размером в ладонь, в какую обычно заворачивают свечи в лавках. На бумаге размашисто, чем-то наподобие разведённой водою сажи было нацарапано: «Сохраните дитя и Господь поможет вам». Внизу было приписано: «А имя ему Антип».
Прочитав, что было написано на обрывке, Маркел присел на лавку, держа бумагу в руке.
— И вправду видать убогие его родители, — вертя пожелтевший клочок обёртки, сказал он.
— Знамо, не богатые. От бедности и подбросили…
— Может, нагульный?
— Всё может быть, Маркел. Нам-то что!
«И то верно, — подумал Маркел. — Наше-то какое дело: нагульный он или ещё какой!..»
Вслух сказал:
— В приют надо мальчонку отдать. В город малого отвезти.
— В приют? — переспросила Прасковья и как показалось Маркелу в её словах прозвучала укоризна.
— В приют, — повторил Маркел, пристально глядя на жену. — А куда же ещё?
Прасковье не хотелось отдавать младенца в приют. Бог послал им дитя, а они должны с ним расстаться! Она сразу почувствовала себя ответственной за его судьбу. Не знала, не ведала про него и была спокойной, а тут… Но мужу перечить не стала.
— Пусть побудет у нас, — сказала она. — Он ещё слабый. А там видно будет. Я похожу за ним. — Она вопросительно посмотрела на мужа.
«Поди ж ты, — подумал Маркел. — Раньше она ему не прекословила, даже супротив не говорила и пол-слова». А сейчас он понял, что она будет противиться его решению отдать младенца в приют. У него самого тоже не было большого желания так сразу и отдать младенца. Пусть поживёт у них, окрепнет, а там видно будет. Поэтому он сказал: