— Дитя несмышлённое, господнее. Бог с ним, пусть пока поживёт у нас. А там подумаем, куда его пристроить.
— Пусть будет по-твоему, — обрадованно ответила Прасковья. — Подкормим младенца, поставим на ноги, а там, как ты говоришь, посмотрим, что дальше делать. — И она поправила на голове ребенка платочек, которым его повязала.
На том и порешили.
После обеда Маркел из широких тесин смастерил ребёнку люльку, подвесил её к потолку на большое кольцо.
— Теперь ему, стало быть, вольготно качаться будет, — сказал он, легонько толкнув колыбельку. — Спать будет крепче. Судя по всему, он не криклив, — пробормотал он, осторожно касаясь рукой щеки ребенка.
— Не суматошный, — подтвердила Прасковья, совсем успокоенная поведением мужа, укладывая дитя в люльку, и добавила: — И кто бы мог его подкинуть? Но не деревенские.
— Бог один знает, — ответил Маркел. — Я сегодня у мужиков спрашивал, не видели ли они поблизости кого-нибудь. Они отвечали, что нет, никто им не повстречался.
— Но был же, кто нам его принёс.
— Был. Я следы видал.
— Может, цыгане? Их много по дорогам колесит.
— Куда колесят! Зима ведь. Они в тёплые края подались. Ты видала летось цыган?
— Да я так, к слову. Говорят, они воруют детей… Кто-то ведь принёс.
— Кто-то принёс. Не сам же он появился на крыльце…
Маркел вздохнул: чудеса! Не ангел же спустил его с неба. И не женщина. Мужик. Вон у него какой след! Большущий!
Вечером он не спал, прислушиваясь, как жена укачивает ребенка:
Баю, баюшки, баю,
Не ложися на краю.
Ложись посередочке,
Держись за веревочки.
Баю, баюшки, баю.
Тебе песенку спою…
С появлением подкидыша Прасковья стала иной. Маркелу казалось, что она даже расцвела. У неё стало больше уверенности в себе, с большей прилежностью выполняла работу, хотя и раньше не отлынивала, а теперь лёгкость появилась в её движениях, и глаза искрились добротой, не было в них, как прежде, затаённой грусти. Эвон, она даже песни петь может! Раньше он этого не замечал. И чаще, глядя на жену, думал: зачем отдавать мальчишку в приют? Его подкинули, значит, отказались от него, и теперь он их, этот подкидыш. Кому, кроме них, он теперь нужен?
Об этом вспомнил Маркел, глядя на Антипа, радуясь, что подмога растёт отцу в старости. Имя они ему оставили то, которое было дадено тем, кто принёс ребёнка в их дом. Не гоже нарушать заповедь!
Мальчишке они не говорили, что он не их родной сын — зачем голову забивать парню такими мыслями, всё равно проку от сказанного не будет ни ему, не им, только хуже наделаешь, а так живёт с родителями и живёт, будто Богом так положено.
Одно огорчало Маркела — видом не задался паренек в их породу. Был он весноват и огненно-рыж. Таких огненных волос сроду Маркел не видел. Это обстоятельство иногда давало повод подвыпившим мужикам с поддёвкой спросить мельника:
— С кем же это, Маркел, переспала твоя жена, что родила такого несхожего на тебя?
Кровь бросалась Маркелу после таких слов в голову и хотелось проучить говорившего за обидные слова, но он всегда сдерживался, помня, что они с Прасковьей договорились никому не сказывать, что они Антипа нашли под дверью и никакой он не их сын.
Всегда в таких случаях Маркел громко смеялся, очень громко, словно принимал слова собеседника за шутку, хотя глаза говорили об обратном, и отвечал одно и то же:
— Покажи своих, если они у тебя есть: я тебе сразу соседские приметности найду. А у меня Антип в женину родню пошёл. Где вам знать, что её дед Гаврила — дак тот в сто раз рыжее был нашего сынка. Можешь проверить…
Говорил, а внутри кипело: дальше губы не плюнет, запойный пьяница, а подковырнуть горазд…
Убрав последний кочан в сени, Маркел распорядился:
— Заканчиваем. Пора обедать.
Последним с огорода шёл Антип, делая косарём выпады, взмахивая им, рубя воображаемого противника.
— Антип, тебе не мало годков уже, — строго сказала мать. — Хватит играть! Поранишься сам или кого из нас поранишь. Разве нож — игрушка?
Антип ничего не сказал в ответ, но играть косарём перестал.
Глава вторая
Странник
Печь была протоплена и источала дремотное тепло. На широком выскобленном подоконнике сидел серый кот с большими усами и глядел на улицу. Увидя вошедших, потянулся, выгнул спину, с наслаждением зевнул, спрыгнул на пол и стал тереться о ноги Прасковьи, предчувствуя, что скоро будет вкушать пищу.
— Ну что, Лентяй, поесть захотел? — ласково сказала она коту. — Сейчас кашки с молочком отведаешь.