Пока отец с матерью хлопотали возле Изота, Антип развязал его мешок и вытащил оттуда потир, блеснувший золотыми боками.
— Мамань, — сказал он тихо. — Смотри, что я у Изота нашёл? — Он показал потир.
Прасковья взглянула на золотую чашу.
— Откуда она у него?
— Не знаю.
Подошёл Маркел, услышавший разговор. Взял потир в руки, долго разглядывал его.
— Золотой, — пробормотал он. — Я такие чаши в церкви видел. Причащают из таких вроде бы…
— Возносятся святые дары, — проговорила Прасковья.
— В скит ли он ходил? — спросил Антип, усмехаясь. — Может, промышлял на большой дороге?..
Ни отец, ни мать ему не ответили. Прасковья спросила Маркела:
— Что ж теперь с ней делать?
— А ничего. Положь обратно в мешок. Завтра спросим, откудова у него такая вещь.
Утром Изот чувствовал себя хорошо. Он самостоятельно спустился с печи.
— Спасибо, хозяева, за заботу.
— Не за что, — ответила Прасковья. — Уж какой ты вчера-то был… Тебе дня два на улицу нечего выходить, надо выздоравливать. Лежи дома.
— А где мой мешок? — спросил Изот. — Не потерял ли я его?
— Здесь, здесь. Я его в твою каморку отнесла.
Изот вздохнул и больше не проронил ни слова.
Вечером, когда ужинали, Изот принёс мешок, достал из него потир и поставил на стол. Чаша заиграла золотыми боками.
— Вот, — сказал Изот. — Принёс из скита. Мне он ни к чему, отдаю вам за вашу заботу и ласку. — Он взглянул на Антипа. — Продадите, поправите дела в хозяйстве. Можешь мельницу выкупить, — повернулся он к мельнику.
— Больно дорог подарок, Изот, — сказал Маркел, вертя потир в руках. — Наша забота того не стоит. Не задаром, чай, хлеб ешь.
— Задаром, не задаром, а возьмите. От чистого сердца.
— За ним и ходил? — спросила Прасковья.
— И за ним тоже.
— А он золотой? — спросил Антип. Глаза у него блестели.
— Золотой, старинный. Когда пожар случился, женщины его из церквушки нашей вынесли, а сами сгорели. Я его при них тогда ещё нашёл…
— И всё это время берёг?
— Я его закопал в то лето, а теперь выкопал…
«Странный человек их работник, — думал Антип, лёжа на тёплых кирпичах печи и глядя в сумеречный потолок, освещённый отблесками света, падавшими от керосиновой лампы, висящей на кухне — Прасковья месила тесто в широкой деже, стоявшей на лавке. — Пришёл в лохмотьях, побирался христа ради, а потом взял да и принёс золотую чашу, а в ней, почитай, фунт весу. Наверное, у него в скиту не одна ещё такая припрятана. С таким богатством можно жить припеваючи, а он в работники к отцу пошёл. Чудной! Надо бы с ним сходить в скит, посмотреть, что он ещё там прячет».
Глава седьмая
«Почём мука, дядя?!»
Перед Масленицей Маркел сказал Изоту:
— В город на базар надо съездить, мучицы продать…
— Воля твоя, — ответил Изот. — Сказывай, когда надобно.
— Возьмём две подводы и махнём, — продолжал мельник. — Продадим, купим обновы. И тебя не забуду. — Он оглядел Изота: — Вон как обносился, одёжа на ладан дышит…
— Когда базарный день? — спросил Изот.
— Да сейчас все базарные, но по субботам и воскресеньям народу, знамо, больше. А на маслену неделю, стало быть, ярмонка дюже богатая бывает… Вот и поедем.
Через три дня собрались в город.
Верхние Ужи были небольшим уездным городишком. Имелась прядильно-ткацкая фабрика купца Порывайлова, кожевенный завод братьев Караваевых, красильня, мастерская по изготовлению конской упряжи, тарантасная мастерская. За исключением тех, кто работал на производстве, остальная часть трудоспособного населения занималась извозом, разными ремёслами да батрачили у богатой помещицы Маяковой, которая вела обширное молочное хозяйство.
В Ужах была единственная мощёная улица, которая вела к главному храму — Никольской церкви, возвышавшейся в центре города, за чугунной оградой под сенью столетних лип. Было множество малых лавок и трактиров, которые не пустовали, а наоборот, вносили живую струю в рутинную жизнь обывателей своими развлечениями и событиями, сопровождавшими эти развлечения на потеху публики. В этот, самый близкий к мельнице городок, и собирался ехать Маркел со своим работником.
Встали они рано, ещё не пели петухи, дремала подо льдом река с заводью, неразличимые в ночи деревья стояли густой стеной. Ночной мороз был крепок и обжигал щёки.
В сани, с вечера гружённые мешками с мукой, бросили торбы с овсом, несколько охапок сена для лошадей да и для своей нужды, чтобы было мягче сидеть. Сани не телега, ход плавный, не так трясёт на ухабах и неровностях, но в сене и мягче и уютнее коротать долгую дорогу. Маркел завернулся в тёплый тулуп, а работнику дал просторный белый полушубок со своего плеча.