Он на секунду вонзил свой взгляд в лицо Изота. Ключник подумал, что он у него такой же пронзающий и острый. Разбойник откусил огурец и продолжал:
— Той осенью дела у нас шли из рук вон плохо. Не фартило нам на добычу. Тогда-то и приходит ко мне мой давний знакомец Колесо и говорит, что одному человеку надо сослужить службу, за которую он воздаст полной мерой, не обидит. Сначала этого человека мы не видели, но встретились с его посыльным. Был такой содержатель постоялого двора в Верхних Ужах Пестун, сподручный барина. Он угощал нас в кабаке водкой и уговаривал сделать дело — ограбить староверскую кладовую. Тогда-то мы и увидели Филиппа Косого, который обещался вывести нас к скиту, где была кладовая. Ни о каком поджоге не говорилось ни слова. Просто Филипп должен был открыть ворота скита и провести к кладовой, а там уж наше дело. Мы согласились. Вот тогда-то дня через два в одном тайном месте встретились мы с барином, для которого и согласились работать.
Одноглазый замолчал, взглянув на Изота. Тот понял и налил ему в стакан водки.
Выпив и не став закусывать, разбойник продолжал:
— Барин был в годах. Росту был огромного, грузного обличья. Лицо бритое, с большими седыми бакенбардами, пухлое, с мешками под глазами, оплывшее, нос большой красновато-сизого отлива. Много потел и часто вытирал лицо большим шёлковым платком.
— Василий Иванович! — воскликнул Изот, увидев в портрете, нарисованным Одноглазым, того барина, которого они приютили и лечили в скиту. — Отроков!
Одноглазый будто не услышал слов Изота.
— Назвался нам он Иваном Кузьмичом, но мы-то догадывались, что он говорит неправду.
— И что же дальше?
— Дальше? — Одноглазый выпятил нижнюю губу. — Дальше что? Сторговались. Барин предупредил, что если, как он сказал, «будете блейфовать», то он на нас найдёт управу и каторжные работы в Сибири. Потом дал задаток по три рубля с мелочью на брата, сказал, что хорошо заплатит после дела. Но больше он толковал с вашим Косым. Косой и был главным. В подручные ему я дал Куделю и Рубанка с Чугунком, чтобы они присматривали за ним — не скрылся бы с добром один. Обязанность брать сундук была на Косом, он один знал, где он находится, а мы для помощи. Он нас провёл болотами к избушке и сказал, чтоб мы его ждали два дня, а сам с троими ушёл в скит, сказавши, что сам всё предпримет.
— Это он поджёг скит с товарищами твоими, — отозвался Изот. — Я знаю. Ты мне о барине скажи.
— А чего о нём сказывать! Знаю, что именитого он рода, столбовой дворянин, от царя Ивана род его вёлся. В молодости служил в гвардии поручиком, потом прокутил отцовское наследство, а всё от пиянства и от женщин. Держал в городе притон. Это я потом узнал, всех воровских людей к рукам своим прибрал. Было у него несколько соглядатаев, шайка лихих голов, в том числе Кучер и Колесо. Я к ним примкнул, когда с Волги бежал…
— Так ты не из этих мест?
— Нет. Я из-под Тулы.
— Как же ты стал таким ремеслом заниматься?
Собеседник выкатил на Изота зрячий глаз.
— Если тебе интересно, расскажу. Только дозволь сначала выпить.
— Сначала скажи, где мне барина найти, Ивана Кузьмича?
— Вовсе он не Иван Кузьмич.
— А кто же? Скажи?
— Это он так нам завирал. Настоящая его фамилия Олантьев Порфирий Кузьмич. Здесь у него под городом поместье. Я к нему, как оправился от пожара твоего, осмелился пойти, рассказать хотел, что ничего у нас не вышло и чтоб Косого он сам искал… Он выслушал меня, закричал, огрел своей палкой и прогнал. А в городе два его молодца схватили меня и пытали: мол, не соврал ли я, ведь никто не вернулся. Держали в конюшне у Пестуна долго, привязанного ремнями, воды и еды не давали. Наверное, в это время его люди добирались до скита, чтобы узнать, правду ли я говорю, но доподлинно не знаю. Только выпустили они меня из конюшни и сказали, чтоб на глаза им больше не попадался. Вначале я надеялся, что Косой появится с деньгами, но потом усомнился, подумал, что он никогда не придёт, потому что с того света не возвращаются. — Он затаённо усмехнулся: — Правду ли я говорю? — И воткнул свой глаз в Изота.
Ключник взгляда не отвел.
— Правда твоя.
— А где же золото?
— А было ли оно? — Изот рассмеялся. — Я столько лет прожил в скиту, а золота, о котором ты говоришь, отродясь не видал.
— Зачем тогда барину всю эту канитель заводить?
— Кто его знает. Спьяну, может быть, померещилась казна скитская.
— Не хочешь говорить, воля твоя, — произнёс Одноглазый и вылил в рот водки. Глаз опять заслезился. Изуродованная огнём рука, ставившая стакан на стол, дрожала. — До следующей зимы не доживу, — продолжал он. — Эту, авось, докончу, немного осталось. Будет тепло, солнце, весна… — Он тронул спутанные волосы на голове. — Так веди, сдавай околоточному!