Поэтому Изот, проживший более чем половину человеческой жизни, изведавший радости и горести, понаторевший в разных ремёслах, прочитавший не одну книгу, пришёл к мысли, что оставлять с собой ребёнка бессмысленно, ибо чревато большим для него несчастьем. Надо будет только переждать несколько дней, дождаться крепких морозов и по замёрзшим основательно болотам, напрямую добраться до первого жилья, а уж там добрые люди не дадут погибнуть младенцу. С такими мыслями Изот забылся сном.
Часть вторая
Постоялый двор
Глава первая
Изот в городе
Вчера, покинув с младенцем заснеженное пепелище и ступив на замёрзшие болота, Изот уже знал, что будет делать после того, как оставит ребёнка добрым людям. Кому его оставить, он решил ещё тогда, когда эта мысль впервые пришла в голову. За болотами, чуть в стороне от тракта, ведущего в уездный город Верхние Ужи, на речке Язовке стояла мельница. Она была ближайшей к скиту, и на ней скитники зимой мололи муку. Изот бывал там. Видел и самого мельника. Тот жил с женой, но детей у них не было. Жили они, если не зажиточно, то во всяком случае не бедно. Знал он и то, что жена у мельника была работящая, крепко верящая в Бога, и что самое главное, была отзывчивой и доброй. Всё это и повлияло на то, что Изот решил оставить дитя у них.
Он долго ждал, когда немного рассеется темнота, и когда наступил вялый рассвет и в оконце на кухне зажглась свеча или лучина, — значит хозяева уже встали — Изот вышел из леса. Ворота были открыты, и он беспрепятственно вошёл во двор. Поозиравшись, и не заметив на воле никого постороннего, крадучись приблизился к крыльцу.
Оставив корзину с ребенком на крыльце, вернулся обратно и спрятался за деревьями, не упуская из глаз корзины, стоявшей у входной двери. Вскоре вышел мельник, и ещё не видя корзины, открыл рот в широком зевке. Перекрестив рот, хотел сойти со ступенек, но задел ногой корзину. С минуту стоял как вкопанный, видимо, соображая, что им послал Бог, затем нагнулся и откинул тряпьё. Его замешательство длилось недолго. Уже через секунду, он схватил корзину и открыл дверь, что-то крича жене. Увидев, что мельник обнаружил дитя и внёс в дом, Изот с сильно бьющимся сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, поспешил вглубь леса. Отойдя на значительное расстояние, он скрылся в молодом густом ельнике, где его никто не мог увидеть, и только тут перевёл дыхание. Почувствовав, что в горле от волнения пересохло, он нагнулся, зачерпнул в руку снегу и стал слизывать его с ладони.
Ему было видно, как мельник, полураздетый, выбежал на крыльцо, окинул глазами двор, вышел за ворота, прошёлся по переметённой дороге, видимо, увидел следы от лыж, ведущие в лес, потому что посмотрел в ту сторону и побежал обратно дом.
Отдышавшись и успокоившись, крадучись, стараясь не выходить на открытое пространство, а держась вблизи деревьев, Изот вернулся к мельнице, чтобы убедиться, что ребёнка точно взяли. Долго стоял в придорожных кустах, наблюдая за домом мельника. Без варежек руки зябли, и он, широко открыв рот, дышал на них, стараясь согреть. Убедившись, что ребёнок в доме, — корзины на крылечке не было, теперь не бросят сиротину, — он, уже ничего не боясь, вышел из лесу и сбросив с ног привязанные ступни из еловых веток, пошёл по заснеженной дороге прочь от мельницы, стараясь выйти на большак, ведущий в город.
Дорога на большак была довольно умята санями, только на открытых широких полянах её передуло, но снег был не глубок, и Изот легко преодолевал такие участки. Идти было легче, чем в еловых ступнях по сугробу, и он шёл, всей грудью вдыхая морозный воздух, радуясь в душе, что сбросил с себя тяжкую ношу — доверил ребенка людям, у которых, как он полагал, ему будет сытно и тепло. Теперь можно было подумать и о том, что он будет делать, добравшись до Ужей.
Мысль о том, что ему надо найти барина, которого они лечили в скиту, и по наущению которого был сожжён скит, давно не давала ему покою. Она бередила сердце и днём и ночью. Что бы он ни делал, перед глазами мелькали картины горевшего скита, обугленные тела, которые он извлёк из-под золы и головешек и которые хоронил в скорби и печали. Теперь, освободившись от заботы о ребёнке, он мог посвятить свою жизнь поискам Отрокова. Барин должен был обитать или в Верхних Ужах, или в его окрестностях. Он помнил, что отче Кирилл, сказывая ему о барине, говорил, что тот как-то в беседе со старцем обмолвился, что имение его находится в Верхнеужском уезде. Значит, здесь и надо искать. Конечно, если барин замыслил тогда лихое дело, чтобы сбить со следа, мог и солгать. Но попытка не пытка, полагал Изот, решив искать барина в своём уезде. Что он будет делать, когда найдёт вдохновителя поджигателей скита, об этом Изот не задумывался. Главным для него было найти его, увидеть этого человека, навлёкшего своей жадностью беду на скит, а там видно будет. Ещё раньше, живя на пепелище, и видя последствия дел лихих людей, у него на душе было так тяжело, что ему казалось явись перед ним барин, он бы разорвал его на мелкие части — так сильна была ненависть к человеку, который во имя корысти предал огню десятки ни в чём не повинных людей: женщин, стариков, детей.
Потом острота и гневливые мысли прошли, и он, по своему уравновешенному и спокойному характеру, понял, что не сможет обагрить руки в крови этого зверя. Но ему очень хотелось наказать барина, предать его божьему, не своему суду, хотя, как это сделать, он не знал, но думал, что как только найдёт вдохновителя поджигателей, Бог ему подскажет, как действовать дальше.
Выйдя на большак, перевёл дух, и почувствовал, что сильно голоден. Ночью у костра он доел остатки скудного ужина, состоявшего из ржаных сухарей и небольшого вяленого леща — последних запасов пищи, что удалось наскрести в скиту. «Может, что завалялось», — подумал он и запустил руку в карман. Но карман, в котором лежали сухари, был пуст. Чёрствый огрызок заплесневевшего ржаного ломтя, чудом завалявшийся, он обнаружил под подкладкой кафтана. Обрадовавшись этой находке, отломил кусочек и стал сосать, как леденец. Сухарь отдавал плесенью, прогорклым хлебным запахом и ещё чем-то неуловимым, как показалось Изоту, мышиным духом. Но он был настолько голоден, что не обратил на это внимания.
Он шёл по большаку, не оглядываясь, чувствуя, как устал, и думал, что скорей прийти бы на место, лелея в душе надежду, что, может быть, его догонит какая-либо лошадёнка, и он попросит возницу подкинуть его в город. Но большак был безлюден, и только два раза ему навстречу попались пустые дровни, видно, люди, занимавшие извозом, ехали по дрова в лес на вырубки.
Однако ему повезло. Он прошёл чуть более версты, как его догнал лёгкий нарядный возок с расписным задком, с такой же расписной дугой, под которой вызванивал незатейливую мелодию малюсенький медный колокольчик. Впереди сидел мужичок в лохматой заячьей шапке, в потёртом армячишке. Сзади него, привалясь спиной к лакированному задку, восседала дородная молодуха с чёрными бровями, с румяным лицом, повязанная цветастым полушалком. Ноги были укутаны тёплым тулупом.
Поравнявшись с Изотом и увидев его усталые шаги, возница придержал лошадь и крикнул скитнику:
— Эй, человече, далеко ли путь держишь?
— В Ужи, — ответил Изот и кинул взгляд на мужика и расписные сани, в которых нашлось бы место и для усталого путника.
Будто прочитав его мысли, возница весело сказал:
— Садись, подвезу. А то, я гляжу, ты еле ноги волочишь.
— Притомился в пути, — ответил Изот.
— Вот-вот. Садись! Места хватит. Да и нам не скушно будет ехать. — Мужичок приветливо глядел на Изота.
— Благодарствую на добром слове, — ответил Изот, радуясь в душе такому везению.
— Потом поблагодаришь, когда довезём, — расхохотался мужичок. — А то дело ещё не сделано, а ты уже в ноги кланяешься…
Он остановил лошадь, и Изот сел на душистое сено, в избытке постеленное в сани, рядом с молодухой.
— Садись, — звонко рассмеялась она, отодвигаясь чуть в сторону. — Место я тебе нагрела.
— Спаси вас Бог, — проронил Изот
— Закутывай, дядя, ноги в тулуп, — продолжала молодуха, — а то неровен час, сидя на месте, на ветру, застудишься. — Она осмотрела его когда-то добротные, но приходившие в негодность, сапоги, сшитые из толстой кожи. Они дышали на ладан, подошва истёрлась от долгой носки и совсем истончилась.