— Вот вода остынет, поешь, — сказал он дочери, надевая возле двери одежду. — Как печь протопится, прикрой вьюшку, только наполовину, чтоб не выстывало да и не угореть чтобы.
— А ты куда, батюшка?
— Я одно дело справлю, авось заработаю, к обеду с гостинцами буду.
Настя стала слезать с печи, ставя босые ноги на лесенку.
— Бог в помощь тебе, батюшка.
— Закрой за мной дверь и никого не впускай.
— Слышу, батюшка.
Разыскал в углу мешок, рассмотрел его на скудный свет, проверяя, не ли больших дыр, в которые могли провалиться угли, забрал из печурки бечёвку и открыл дверь. Из двери в пол ударила струя морозного пара.
Девочка задвинула два тяжёлых засова.
Сложив мешок и засунув его под мышку, Пров двинулся по длинной улице к выходу из города. По его расчётам, через час — полтора он должен быть на месте. Столько же времени займёт и обратный путь. Одним словом, он предполагал вернуться в город часа через три, в худшем случае через четыре. Рынок ещё будет работать, он успеет продать уголь, а если рынка не будет — пойдёт по дворам, уголь не у всех в запасе — купят, кому нужно. Уголька много требовалось. Хозяйкам простых изб хватало для самоваров своего после топки русских печей. А вот купечеству, мещанству побогаче, привыкших хлестать чай вёдрами, своего вдосталь не было, приходилось покупать. Вот им Пров и продаст. «Это хорошо, что вспомнил об угле, — думал он, шагая по улице, через тройку-другую домов вливавшуюся в тракт. — А то бы до сих пор ломал голову: как найти пропитания». Повеселев от этих мыслей, он ускорил шаг. По тракту надо было идти версты четыре, а там поворот налево и версты две по лесу.
Дойдя по большаку до поворота на делянку с углем, Пров удивился — туда вёл чуть припорошенный след от саней. Сани умяли снег, и это его обрадовало — не придётся выдирать ноги из сугробов — пойдёт по санному следу. И в то же время сердце ёкнуло: а что если это приезжали за углём и вывезли остатки? Но сколько Пров не смотрел на следы, нигде не увидел ни кусочка случайно выпавшего угля, ни пылинки. Хотя уголь ссыпали в мешки из рогожи, всё равно следы от него должны были остаться. А здесь снег был чист и бел.
Чем ближе он приближался к заветной делянке, тем больше его глодал червь сомнения, а именно: что если люди, которые оставили следы, там? Они его увидят?.. Он стал присматриваться к дороге. Его утешило то, что следы были припорошены снежной крупой, значит, след оставлен вчера. Крупинистый, очень белый снег выпал утром. Потом пришла другая мысль: а вдруг они не уезжали, а остались ночевать? А где? Там же ничего нет, кроме жалкой лачуги, в которой укрывались углежоги от непогоды. На всякий случай он стал всматриваться в дорогу и в одном месте обнаружил чёткую ископыть — след от копыт лошади, — которая указывала, что лошадь шла из леса. Это его успокоило.
Однако, придя на делянку, где жгли уголь, он принял меры предосторожности: сначала осмотрел её из-за кустов, никого не увидел и подкрался, озираясь, к лачуге, возле которой останавливалась лошадь. Снег здесь был умят, словно взвод солдат месил его, валялись клоки сена, видно вытащенные из саней. Лошадь не кормили. «Были здесь недолго», — определил Пров.
Он нашёл три кучи, заваленные снегом, возвышавшиеся на поляне — это были остатки не вывезенного угля. Добыча угля была проста: складывали горкой ольховые или берёзовые дрова, закрывали плотно дёрном, оставляя отверстия вверху для выхода дыма и внизу для поджога. Под дерниной дрова тихо млели без доступа воздуха и не превращались в золу, а превращались в уголь. Вот три таких кучи и обнаружил Пров.
Раздумывая, что угля ему хватит на целую зиму, он принялся расчищать снег с ближней кучи. Обломком жерди, стал раскапывать смёрзшиеся дернины. Докопавшись до угля, расширил отверстие и стал собирать его в мешок. Нарыв необходимое количество, какое можно унести, завязал мешок, перевязав его верёвкой таким образом, чтобы можно было взвалить за спину, как вязанку.
Забрав мешок и решив, что завтра придёт сюда ещё раз, приблизился к лачуге, неосознанно, но чувствуя, что она привлекает его внимание. Оказалось, что два оконца были заколочены свежими слегами и на снегу виднелись разбросанные свежие щепки. «Зачем понадобилось заколачивать окна?» — подумал Пров и в груди загорелся огонек любопытства. Наверняка приезжавшие сюда люди что-то спрятали в хижине. Загородив ладонью свет, прильнул к щели, но ничего не увидел — внутри было темно. Он дёрнул раза три слеги, но они были приколочены крепко. Он уж было хотел отойти от окна, как ему почудилось, что внутри раздался стук. Он повернул ухо на звук. Наверное, показалось. Но стук повторился. Он определил, стучали то ли по полу, то ли по стене.
Провка огляделся, подошёл к двери также заколоченной, подобрал валявшийся обломок слеги, просунул под крест-накрест прибитые слеги и оторвал их. Толкнул дверь и ступил в мрак.
Спросил дрожащим голосом:
— Кто тут есть?
В ответ раздалось нечленораздельное мычание. Когда глаза привыкли к темноте, Пров увидел в углу на ворохе старых щепок, принесенных для растопки печки, и гнилой травы человека, лежащего в позе, словно у него не было рук. Подойдя ближе и уже не боясь разглядел человека со связанными руками и ногами. Рядом валялся холщёвый мешок. Во рту была тряпка. Глаза были открыты.
Пров приблизился к нему и вытащил кляп изо рта. Человек прокашлялся и, сплюнув, спросил:
— Ты кто?
— Я Пров.
— А меня Изотом кличут. Что ты здесь делаешь?
— Ничего, — замялся Пров. Он не знал, что ответить. — За углём пришел.
Изот сначала подумал, что вошедший из той же шайки, которая привезла его и бросила здесь и, наверное, разбойники передумали, и послали его порешить скитника. Однако посмотрев на Провку, услышав его ответ, понял, что он не разбойник. Но спросил:
— За каким углём.
— Углежоги работали, остался уголёк-то. Вот я малость и хотел забрать его. Он ничейный уголёк-то… — как бы оправдываясь, сказал он, чтобы не уличил лежащий человек в воровстве.
— Развяжи меня, — попросил Изот. Он перевернулся на живот, показывая связанные руки.
Пров с трудом развязал верёвки, отметив про себя, что мужчина был грузен. На его больших руках остались ссадины от пут. Мужчина потёр руки, стал снимать путы с ног.
— Ты здесь один? — спросил он своего спасителя.
— Один. А что?
— Я спервоначалу подумал, что ты из той шайки, которая меня бросила здесь. Пришёл меня кончать.
— Здесь никого больше нету.
— Уехали, знать. Привезли меня связанного, бросили в этой лачуге и уехали.
— За что ж тебя, горемычного, оставили на погибель? — У Провки шевельнулось в душе сомнение, а не тать ли это какой, почему здесь связанный лежит. Может, душегубец какой. Но внимательней присмотревшись к человеку, определил, что не похож он на кровопивца.
— Не знаю, хотя догадываюсь. Ночь я в холоде провёл. Вчера они меня связанного, с мешком на голове привезли сюда и бросили.
— А кто это «они»?
Пров стал проявлять любопытство. Этот громадный человек не казался ему вором или каторжником, ни беглым каким, с кем можно было поступать, как со злодеем. Он являл собой вполне нормального человека, из-за прихоти каких-то людей оказавшийся в лесу в худой хижине. Что же он сделал такого, что с ним так поступили.
— Кто они, спрашиваешь? — поднял на него глаза Изот. — Подручные Пестуна. Не знаешь такого?
— Как не знать. Он двор постоялый держит. Я подрабатывал у него.
— Вот его люди меня сюда и привезли.
— Лихие люди.
— И ты о них слыхал?
— Как не слыхать. Я, чай, из города.
Пров перестал бояться мужчину и рассказал, что привело его в лес.
— Пойдём отсюда, — сказал Изот, потирая ноги, просовывая руки в голенища, и с трудом поднялся с щепок.
Пров подставил ему плечо, видя как громадного мужчину шатает, как былинку.
— И сколько же ты в этой лачуге обретался, со вчерашнего дня? — спросил он Изота, дожидаясь пока тот, держась рукой о балясину, вдоволь надышится свежим воздухом на крылечке.