«Она была так близка, цель эта. Рукой подать!».
Бушевавшая в душе злоба заглушила на мгновение животный, инстинктивный страх за собственную шкуру, но тут Карл вспомнил, как оползало с костей черепа лицо О’Коннора, и его едва не вытошнило.
— Выходит из строя гидравлика, — доложил командир диспетчеру. — Я потерял закрылки левого борта.
— Он сгорел, — услышал Карл свой собственный голос. — Он просто… сгорел!
Самолет содрогнулся, потом словно провалился в воздушную яму и опять вздрогнул.
— Не выпускаются шасси левого борта. Не выпускаются носовые шасси, — ровным тоном произнес командир.
Карл не мог не удивиться спокойствию, которое он услышал в голосе летчика, сохранявшего самообладание в такой критической ситуации.
Самолет качнулся из стороны в сторону, и он начал переворачиваться. Браун толкнул Карла вниз, на пол и навалился на него сверху. Вице-президент закрыл голову руками, ощущая, как в лопатку ему упирается рукоятка брауновского «кольта», и услыхал, что Карвер зашептал молитву.
Пилоту почти удалось выровнять самолет, но к этому времени дверь рубки уже занялась огнем и «Орел-2» ударился концом левого крыла о покрытие посадочной полосы.
— Проклятье! — взревел командир.
Сквозь ужасающий скрежет металла о бетон и стук падающих вокруг него тел, последнее, что успел услышать вице-президент, был отчаянный шепот Брауна:
— Прошу тебя, Господи, позаботься о моих малышах.
Глава 12
В то утро командующему Дэвиду Ноасу казалось, что он устанавливает мировой рекорд в авторалли, мчась по улицам просыпающегося городка МакАллен, штат Техас. Он гнал своего новехонького «мустанга» на предельной скорости, проскакивая на красный свет на каждом перекрестке. К Палате Синедриона, расположенной на окраине города, Ноас прибыл с полицейским «фордом» у себя на хвосте. Не желая лично общаться с представителем правоохранительных органов, командующий небрежно взмахнул рукой, и из караулки выбежала молоденькая охранница-сержант с красными от слез глазами — ей и предстояло разбираться с возмущенным полисменом, попытка которого вступить в непосредственный контакт с самим Дэвидом Ноасом была сродни богохульству.
«Католик, наверное», — неприязненно подумал Ноас.
Командующий скрипнул зубами. Даже охранники у ворот — рыдают. Подобное проявление эмоций указывало на уязвимость его бойцов, а командующий Ноас, не считающий уязвимым себя, не одобрял наличия такого качества и у подчиненных, хотя в данный момент вполне разделял тревогу единоверцев — мало того, что скончался Мастер и разразилось бедствие в Коста-Брава, так еще в прошедшую ночь погибли две общины Садоводов здесь, в Штатах.
«Мщение осуществлю я, — сказал себе Ноас. — Я — инструмент в руках Господних. И месть моя будет страшной».
Он въехал через ворота и, припарковав «мустанга» на стоянке, направился к заднему входу в Палату. Теперь, после кончины Мастера и событий, унесших жизни пары тысяч его последователей, предстоящее Совещание Специальной Оперативной Группы имело стратегическое значение. Ноас слово в слово помнил наказ Мастера:
— Сразу же после моей смерти Синедриону следует незамедлительно собраться на совещание и заседать, строго соблюдая пост «хлеб-и-вода» до тех пор, пока не будет избран мой преемник.
Командующий Ноас надеялся, что это мероприятие не превратится в многодневный марафон, демонстрацию политических амбиций и позерства среди лидеров Детей Эдема. Ему не хотелось тратить время на бессмысленные дебаты, особенно сейчас, когда назревала крупномасштабная война с неверными.
На посадочную площадку внутреннего двора приземлились несколько вертолетов — это прибыли Братья Синедриона. Ноас смотрел, как ближайшие сподвижники Мастера шаркающей походкой направляются к парадному подъезду Палаты. Шок и гнев, горе и печаль — вот что выражали их лица. Самому Ноасу не было нужды напрягаться, чтобы придать своему лицу соответствующее выражение; изуродованное шрамами, оно предоставляло собой вполне подходящую для текущего момента маску.
Командующему Ноасу недавно исполнилось тридцать три года — возраст Иисуса Христа и возраст, в котором погиб его собственный отец. Дэвид Ноас видел, как отец и его друзья сгорели заживо во имя справедливости. Дэвид сам бы погиб тогда, если бы мать не выбросила его, одиннадцатилетнего мальчишку, головой вперед из окна второго этажа на раскаленную орудийную башню приближающегося танка. Дэвиду не было больно в те первые мгновения, боль пришла позже. Поначалу мальчик лишь услыхал громкое шипение, когда кожа его лица буквально приварилась к горячему металлу, и кроме того, ощутил запах горящего мяса. Не будь Дэвид вегетарианцем до того, он, несомненно, стал бы таковым впоследствии.