Трентон Соларис мысленно произнес тост за прошлое, поскольку его план последнего рубежа — разработанный им на тот случай, если вирус вырвется на свободу здесь, в Мехико, не оставлял надежды на будущее ни ему самому, ни нескольким сотням его соплеменников. Провались он, этот план, — не останется надежд на будущее и у всего человечества.
Соларис спросил себя: а не умереть ли сейчас, немедля, избежав тем самым грядущих кошмаров? «Нет, я не смогу приставить пистолет к виску», — решил он. Допив воду, Соларис закрыл окно фреской и обдумал два наиболее вероятных сценария развития событий.
По первому сценарию повстанцы не сумеют пробиться через установленную им линию обороны, а вирус высвободится в результате случайного повреждения хотя бы одной ампулы во время боя.
Второй сценарий предполагает, что повстанцы намеренно высвободят вирус, отчаявшись вырваться из ловушки.
И в том, и в другом случае выход один: детонировать находящееся близ товарного склада «Койот» нейтронное устройство, взрыв которого распылит на атомы и самих повстанцев, и захваченный ими смертоносный груз.
Именно Соларис рекомендовал руководству Управления разместить подобные устройства во всех крупнейших городах мира — на сортировочных железнодорожных станциях, в грузовых портах и ангарах. Аренда помещений была гораздо дешевле, нежели контроль тех или иных районов ракетными войсками, к тому же, она не привлекала нежелательного внимания со стороны властей. Используя свое служебное положение, Соларис прибрал к рукам все детонационные коды, посредством которых он мог задействовать каждое детонационное устройство.
«Умирать, так с музыкой».
Альбинос принял такое решение потому, что ни одно из заключений его аналитиков не включало в себя добровольную капитуляцию «Бригады Смерти», завладевшей запасом вируса. Соларис поежился, вспомнив о том, что произошло в «ВириВаке».
«А ведь та разновидность вируса даже не распространялась через воздушную среду, — подумал он. — Слава Богу, мы расположили предприятие в гуще джунглей».
Он мог только догадываться, сколько других разновидностей погребено под грязью в Коста-Брава и как долго они будут оставаться погребенными. Впрочем, судя по складывающейся в Мехико Сити ситуации, это уже не имело большого значения.
Скорее всего, «ВириВак» на протяжении какого-то периода времени манипулировал — посредством своих клиник-сателлитов — с источниками водоснабжения и в Соединенных Штатах. Эти новые ИВА являлись чем-то вроде частей головоломки, которые нельзя обнаружить до тех пор, пока они не соберутся воедино внутри клетки. А когда их можно было обнаружить, то становилось уже слишком поздно. Несколько незначительных искривлений протеина вызывали у непривитых людей болезнь, не выявляемую тестами фактора заражения, поскольку на первых стадиях она и не была заразной.
Дети Эдема брали под свой контроль деревни, города и целые регионы, внедряя в источники водоснабжения одну из разновидностей ИВА и адаптируя к ней своих людей с помощью другой. Стандартные тесты ничего не выявляли. При массовых заболеваниях населения, собственность становилась никому не нужной. Дети Эдема скупали города и деревни за бесценок, обвиняя людей, не исповедующих философию Садоводов, в «нездоровом образе жизни».
«Только подумать, что я гордился проектом, когда «ВириВак» предложил УБН тот ИВА, предназначенный для преодоления пристрастия к марихуане!»
Соларис вспомнил, как смеялись они с директором Управления по Борьбе с Наркобизнесом, просматривая видеозапись: после одной-единственной затяжки испытуемых рвало до изнеможения. Поначалу Соларис был разочарован тем, что данный ИВА неприменим для опиатов или кокаина. Затем пелена спала с его глаз, и он узрел истину. ИВА был применим для опиатов и кокаина. Как заметил полковник Толедо, «марихуана» — это дымовая завеса. Соларис утешал себя мыслью о том, что он всегда руководствовался благородными мотивами. Все, что он делал на протяжении своей карьеры, вершилось во благо его государства. Он никогда не поступался принципами ради сиюминутной выгоды; даже вклады в «ВириВак» производились на законных основаниях. А теперь вот коллеги по УРО и конгрессмены считают его не альтруистом или героем, а болваном.