А забыть ей, несмотря на столь юный возраст, хотелось очень многое. Два управляемых ею самолета потерпели крушение, один из них — в то время, когда она спасалась бегством от кошмарной эпидемии, превратившей тысячи людей в густую вонючую грязь. Соне вдруг показалось, что она вновь ощутила то зловоние, хотя в ванной комнате восхитительно пахло лавандой.
— Соня! — донесся из коридора голос Нэнси Бартлетт. — Ты там не уснула?
Девушка сделала глоток из бутылки с мескалем и тихонько захихикала.
— Соня!
— Да, мама, двойняшка моя!
— Я боялась, что ты утонула. К тебе пришел сержант Третевей.
Соня зачерпнула пригоршнями ароматную пену и, положив ее себе на груди, посмотрелась в зеркало. Первым ее побуждением было сказать матери, что она не желает видеться ни с сержантом Третевеем, ни с кем-либо другим. Разве что с Гарри. С ним ей хотелось поговорить — просто поговорить, а не обсуждать очередной план побега, хотя его присутствие напоминало ей об ужасах «ВириВака». Кроме того, он сейчас постоянно работает с Мартой Чанг и, всякий раз, когда рассказывает об их совместной работе, в глазах у него появлялось какое-то подозрительное, мечтательно-романтическое выражение. Гарри тоже игнорировал Соню, поэтому не замечал, что она избегает его. Равно как и всех остальных. Она и на заливку территории «ВириВака» согласилась лететь только затем, чтобы попытаться угнать вертолет, а не для того, чтобы пообщаться с кем-то.
— Сержант Третевей?
Да, мама, видно, доведена до отчаяния. Прежде она ни за что не позволила бы Соне разговаривать с военным, особенно из унтер-офицерского состава, как сержант Третевей. Наверное, парень внушал ей доверие.
— Ты скоро, Соня?
— Да-да, мама, — отозвалась девушка, повысив голос. — Выйду через несколько минут.
— Хорошо, дорогая. Мы будем на кухне.
Соня еще раз окунулась, затем села и струей из пульверизатора промыла свои коротко остриженные волосы. Теперь, со стрижкой, она выглядела старше своих лет и как бы более уверенной в себе. Посмотрев на свое отражение в зеркале, Соня сузила глаза и решила, что она немного похожа на полковника Шольц.
«О’кей, сержант, — подумала она. — Посмотрим, как ты воспримешь меня в таком виде».
Соня спустила из ванной воду и тщательно вытерла полотенцем все тело. Сырая и теплая коста-браванская ночь подавляла вентилятор ванной комнаты, и на бледной коже девушки сразу же начала выступать испарина. Всего несколько комнат в «Каса Канаде» имели кондиционеры воздуха, и ванная не входила в их число.
Соня завернулась в свежее полотенце, выбралась из ванны и перешагнула через лежащие на полу волосы. В голове у нее закружилось, и ей пришлось ухватиться за ручку двери, чтобы сохранить равновесие. Сделав три глубоких вдоха-выдоха, как учила ее мать, девушка вслушалась в звуки, наполнявшие дом.
«Впредь буду жить в ангаре, — решила она. — Понравится это охране, или нет».
Соня вздернула подбородок и, подняв правую ногу, толкнула ступней дверь ванной комнаты.
Нэнси Бартлетт стояла в коридоре, массируя виски длинными тонкими пальцами. Ее голубые глаза с красными от плача и недосыпания веками изумленно округлились, когда Соня провела ладонью по ежику на своей голове и хихикнула.
— Девочка моя, что ты с собой сделала? — в ужасе прошептала мать.
— Я сделала себе новый имидж, — сказала Соня, глуповато улыбаясь. — Теперь я — элегантная и крутая чувиха, как вокалистка из той сиэттлской группы, которая тебе так нравится — «Генитальные Марионетки».
— Перестань, Соня, ты же знаешь, что я ненавижу эту группу, — поморщилась Нэнси. — Зачем ты…
Она вдруг замолчала и снова помассировала виски.
— Извини, дочурка, я отвратительно себя чувствую, а они собираются отправить меня утром в Штаты.
Нэнси повела носом, шагнула поближе к Соне и принюхалась.
— Да ты, наверное, выпила? — удивленно спросила она. — Где ты достала спиртное?
Соня пожала плечами.
— Нашла бутылку мескаля в ангаре. Случайно наткнулась на тайничок. Наверное, старый месье Марко любил пропустить стаканчик-другой в уединении.
— Как ты можешь, Соня, у нас еще столько дел впереди…
— Это у тебя дела, — мотнула девушка головой и, покачнувшись, оперлась рукой о стену. — А у меня нет никаких дел, кроме как сидеть и ждать, пока меня не закончат обследовать, словно подопытного кролика. Мне все это обрыдло, мама, и я боюсь, что скоро не смогу больше…