Это был скорее дикий вопль, чем обычный плач горя. Он раздался с севера, от дворца царей. Там кто-то умер, или умирал. Крики, плач, стук бегущих ног… Царица, наконец, уснула и ничего не слышала. Нофрет двинулась, чтобы заслонить ее, как будто что-то могло защитить ее от того, что вошло: видимая тьма, воплощенная в служанке-нубийке Таме, которая служила Меритатон с тех пор, как царица была еще ребенком. Узнать ее можно было лишь по росту и черной коже — лицо Тамы было перекошено и кровоточило — она разодрала его ногтями.
Нубийка остановилась в дверях, гладя на Нофрет и Леа так, как будто раньше никогда их не видела — даже Нофрет, с которой давно дружила. Казалось, она не замечает спящую между ними.
Тама заговорила, и ее спокойствие потрясло Нофрет. Самым обыденным тоном она произнесла:
— Они мертвы. Моя госпожа, мой господин.
Нофрет не поняла.
— Кто-то при дворе умер?
Тама резко, из стороны в сторону, замотала головой.
— Нет. Нет, нет, нет. Ты совсем спятила? Они умерли ночью. И лежат в объятиях друг друга, неподвижные и почти уже холодные. Мне кажется, виновато вино, которое они пили перед сном. Или сладости, которыми она кормила его. А может быть, ничего, кроме воздуха и заклинаний. Я скормила пирожок коту — он и усом не повел. Я выпила остатки вина и не чувствую боли в животе. Но кто-то убил их. Донес яд до их лиц.
Наконец перепутанные мысли Нофрет дошли до ее языка.
— Сменхкара? Сменхкара мертв? И Меритатон? Но…
Тама кивнула, но кивок превратился в падение. Нофрет вскочила, чтобы поддержать ее и пошатнулась под массивным телом. Лицо Тамы стало серым, губы посинели. Она задыхалась, дрожала, язык заплетался, но Нофрет поняла.
— Вино. Это вино. Скажи — если кто-то… Это было вино!
— Я расскажу всем, кто захочет услышать, — вымолвила Нофрет. Ее сердце было холодно, холод нее, чем тело, дрожавшее в руках. Рыдания облегчили бы все, но она никогда не умела вызывать слезы, когда нужно. Девушка продолжала размышлять: мысли тяжко двигались в мозгу.
Тама умерла на ее руках. Нофрет знала точный миг, потому что тело, лишившееся души, еще продолжало вздрагивать, а холод постепенно овладевал им целиком. Затем она заглянула в лицо Леа, в темные глаза, затененные темной накидкой, как у изображения в древнем храме. Сейчас в них было не больше человеческого.
— Ты знала, — выдохнула Нофрет.
— Ты тоже. В своем сердце, где хранится все истинное знание.
— Нет, — Нофрет едва услышала себя. Она не отрицала сказанного Леа, но отказывалась слышать это. Услышать значило признать свое знание и выпустить его на свободу. Она не хотела быть пророчицей, как Леа.
— Дело не в том, — сказала она, то ли себе, то ли Леа, то ли женщине, лежавшей у нее на руках, — что я могу видеть. Дело в том, что я не могу действовать. Я знала — мое сердце знало, что его попытаются убить. Но я промолчала и не захотела даже слушать свое сердце.
— Может быть, ты желала его смерти, — заметила Леа.
Нофрет со свистом втянула воздух. Он был горячим, как гнев, поднимающийся в ней.
— Я знаю, кто это сделал.
— И кто же?
Нофрет колебалась, еще больше разозлившись, но Леа не сводила с нее глаз, заставляя думать, пользоваться своими мыслями. Господин Аи считал Сменхкару ничтожнее, чем настоящий царь Египта, но мог ли он убить сына сестры и старшего ребенка своей дочери? Обоих сразу, одной крупицей яда?
Тогда кто? Кто мог желать смерти Сменхкары?
— Кто угодно, — сказала Леа, как будто Нофрет говорила вслух. — Тот, кто мог найти способ сделать это так, чтобы не рассердить богов. Сменхкара был царем, но не единственным и полномочным владыкой Двух Царств, пока старший царь еще находится в доме очищения. Он был меньше, чем царь, и к тому же отказывался исполнять свои обязанности перед богом и государством. Лучше вообще никакого царя, чем такой.
— Но, в таком случае, каждый может убить царя в любой момент, просто потому, что он не такой, каким хотелось бы видеть царя.
— Да, — согласилась Леа. — А потом он задумается, нужен ли ему царь вообще, если с ним так просто разделаться.
Нофрет вздрогнула и осторожно положила тело Тамы на пол. Она не боялась мертвых, но холод, исходивший от него, мешал думать.
— Убили обоих, царя и царицу. А если они захотят избавиться и от другой царицы, которая единственная делает то, что полагается царице…
Она бросилась к чашке, стоявшей на столе у кровати, в которую сама налила снадобье из трав — бутылку дал ей царский врач. Чашка была еще почти полна. Жидкость пахла горечью, немного зеленью. Нофрет отхлебнула, поморщилась. Горько, да, но не опасно. Не отравлено. Она пробовала его перед тем, как дать выпить своей госпоже. В животе все ныло и сжималось, но от горя и ужаса, а не от яда.