Они в молчании поели ячменного хлеба, козьего сыра, лука, запили водой из бурдюка. Нофрет влила немного воды в рот Анхесенамон. Часть пролилась, но кое-что она все-таки проглотила.
— Проснется ли моя госпожа когда-нибудь? — Голос Нофрет был хриплым от сухости во рту и долгого молчания. Никто из них не сказал ни слова с тех пор, как покинули деревню: странно, что только теперь она заметила это. Молчание и пустыня были неразделимо связаны.
— Она проснется, когда пожелает бог, — ответила Леа.
— Значит, ты не знаешь. — Нофрет слишком устала, чтобы рассердиться, но явно была недовольна. — А если она умрет здесь? Врач мог бы ее спасти…
— Бог охраняет ее, — снова повторила Леа.
Нофрет отвернулась от нее, легла возле своей госпожи, закрыла лицо рукой и стиснула зубы. Хотелось плакать, долго, громко и совершенно без всякой пользы. Ее привели сюда, не считаясь с ее желаниями, не слушая возражений. Назад пути не было. Только вперед.
Иоханан оставался снаружи: по-видимому, на страже. В шатре ему места не хватило. Нофрет пожелала ему хорошо провести время в обществе осла.
Сон приходить не спешил. Рядом неподвижно лежала Анхесенамон. Леа спала, тихонько посапывая. Солнце поднялось, а вместе с ним и жара. Шатер заметно смягчал зной и укрывал от мух, взбодрившихся днем.
Жара и мухи набросились на Нофрет со страшной силой, как только она выбралась наружу. Ей не спалось. Иоханан устроил для себя по соседству укрытие, развесив на кустах свой плащ. Стреноженный осел лениво глодал колючие ветки.
Блеск солнца был ослепительно силен. Девушка остановилась в тени скалы. Стремительное движение привлекло ее внимание: ящерица в погоне за жуком. Ящерица была быстра, но жук забился в трещину, слишком узкую для нее. Ящерица ждала, раскрыв рот. Казалось, от жары она дышит тяжело, как собака, или неслышно кричит, как хотелось кричать Нофрет.
Она снова забралась в шатер. Там было жарко и душно, пахло мускусом и потом, но все-таки это тень. Она отхлебнула воды, еще холодной, долго держала ее на языке, наконец проглотила.
Ночью они продолжили свой путь, пользуясь прохладой и темнотой. Нофрет все-таки немного поспала — достаточно, чтобы идти дальше. В глаза ей словно насыпали песку, мысли ворочались медленно, но не нужно было особенно напрягать ум, чтобы следовать за Леа, которая шла за ослом, которого вел Иоханан, ориентируясь по звездам и держа путь к востоку.
Нофрет не особенно разбиралась в картах и дорогах. Караван с дарами из Митанни шел в Ахетатон по царской дороге, а потом по реке Египта. Нофрет мало что запомнила, кроме пыли и жары, бесконечной ходьбы и слишком кратких привалов. Там была застава, это она помнила. Когда же караван прибыл в Египет, они долго стояли в городе, чтобы посланник успел посетить все храмы. Это был очень набожный человек со множеством предрассудков. Все, что ему случалось видеть или слышать, посланник считал добрым или злым предзнаменованием и носил на шее так много амулетов, что они казались огромным гремящим ожерельем.
Нофрет все еще хранила свои амулеты Амона и Собека. Шагая вперед, она поглаживала их гладкие резные поверхности. В них не чувствовалось ни силы, ни проблеска божественности. Амулеты были всего лишь камнями, но все же успокаивали.
Она сжимала их в кулаке глубокой ночью — четвертой, считая от деревни к северу от Мемфиса, когда Иоханан вывел их прямо к солдатскому биваку. Он не заблудился, конечно, нет, и держался по возможности подальше от любой заставы, но солдаты неожиданно встретились им здесь, в пересохшем русле, в глубине пустыни. Что они тут делают, Нофрет не могла себе представить. Возможно, охотятся: на льва, газелей или на каких-либо вовсе сказочных зверей. Или ищут медь или бирюзу — разве не добывают бирюзу в Синае? Или же, что хуже всего, в засаде ожидают сбежавшую царицу и ее сообщников.
Анхесенамон к тому времени пришла в себя настолько, что могла час-другой просидеть на спине осла, хотя по-прежнему, похоже, находилась в трансе или под действием чар. Глаза ее, открытые, казались затуманенными сном, и на лице не было никакого выражения. Днем царица лежала, открыв глаза, почти не моргая, ничего не говоря и не замечая, где находится. Она ела, если ее кормили, пила воду, но не отвечала, когда ее спрашивали, хотя реагировала на звук голоса. Любого голоса, говорящего что угодно, и даже на вой шакала.
Насколько Нофрет понимала, разум ее госпожи был утерян, заблудился среди умерших или во дворце в Египте. Египтянин сказал бы, что Ка, двойник, находится отдельно от своего тела. Вернется ли он назад, Нофрет не знала, а спрашивать у Леа не хотела. Это было настоящим капризом, но причудам сердца нет объяснения.